Но царство сатаны — это не просто царство, как все думают. Евангелия чётко утверждают, что сатана есть принцип всякого царства.
Мы хорошо знаем, что принцип миметического желания и возбуждённого этим желанием соперничества и внутреннего разделения совпадает с принципом социального единения, тоже миметическим — принципом козла отпущения.Этот самый процесс несколько раз протекал у нас на глазах. Именно поэтому в начале рассказа об убийстве Иоанна Крестителя (как в начале множества мифов) стоит ссора братьев-врагов.В нормальном случае один брат в итоге убивает другого, чтобы подарить людям норму.
Греческое слово «судьи» — это kritai; оно несёт идею кризиса и разделения.
Смерть Иисуса была окончательно решена не криком «Распни его!», а криком «Отпусти нам Варавву!» (Мф 27, 21; Мк 15, 11; Лк 23, 18).
Далёким и недоступным природным причинам человечество всегда предпочитало причины «значимые с социальной точки зрения и допускающие корректирующее вмешательство», иначе говоря — предпочитало жертвы.
"Точно так же, как писатели-реалисты в 1850 году, наши гуманитарные науки видят в нечеловеческом холоде и бесстрасности самое подходящее для научного знания состояние духа. Математическая строгость точных наук вызывает восхищение и часто заставляет понимать слишком буквально метафору "строгости". Тогда исследование начинает пренебрегать теми чувствами, от которых нельзя отказаться безнаказанно...""Наши истинные победы над мифологией не имеют ничего общего с этой ложной бесстрастностью. Они восходят к той эпохе, когда наука без совести ещё не существовала...""Слегка сместив контексты и ничего существенно не изменив в самих объектах, мы без труда показываем смехотворность некоторых современных точек зрения - по крайней мере, в применении к этим объектам. Критическая мысль, несомненно, находится в состоянии крайнего упадка - будем надеяться, временного. Но эта болезнь делается острее оттого, что её принимают за высшую утончённость критического духа. Если бы наши предки думали так же, как современные властители дум, они бы никогда не прекратили процессов о колдовстве. Поэтому стоит ли удивляться, что в наши дни предметом ревизионистских сомнений оказываются самые неоспоримые ужасы истории ХХ века - раз интеллигенция - то есть те, кто обязан рационально искать и защищать историческую истину, - впала в полное бессилие, пустившись в бесконечную гонку за всё более бесплодной утончённостью и придя в результате к идеям, убийственным для разума и истины - то есть самоубийственной для неё самой, но мы не замечаем самоубийственности этих идей - или даже называем их "позитивным" развитием.
При определенном уровне веры эффект козла отпущения совершенно переворачивает отношения между гонителями и их жертвой, и продуктом именно этого переворачивания и являются священное, предки-основатели и божества. Оно превращает пассивную в реальности жертву в единственную действующую и всемогущую причину по отношению к группе, которая себя считает исключительно пассивным объектом воздействия. Если человеческие группы могут заболевать в качестве групп по объективным или внутригрупповым причинам, если отношения внутри групп могут ухудшаться, а затем восстанавливаться под эгидой единодушно ненавидимых жертв, то очевидно, что эти группы будут вспоминать о своих социальных болезнях соответственно той самой иллюзорной вере, которая способствовала их исцелению, - вере во всемогущество козлов отпущения. Следовательно, на единодушную ненависть к тому, кто вверг в болезнь, должно затем наложиться единодушное почитание исцелителя от той же самой болезни.
Достаточно прочесть в «Дон Кихоте» эпизод, где медный таз цирюльника, став объектом миметического соперничества, превращается в шлем Мамбрина, чтобы понять, что у Сервантеса есть интуиция, которой были совершенно лишены Платон или Гегель, — та самая интуиция, которая делает литературу подозрительной, поскольку своей комичностью подчёркивает тщетность наших конфликтов.
жертвоприношения играли у ацтеков роль буквально чудовищную. Этот народ постоянно воевал не ради расширения территории, а чтобы раздобыть пленников, необходимых для бесчисленных жертвоприношений, о которых сообщает Бернардино де Саагун.
Верно названная болезнь кажется наполовину исцеленной, и чтобы создать у себя ложное впечатление контроля, мы часто переименовываем неконтролируемые феномены.
Неспособные взглянуть свободе в лицо предоставлены тревоге.
Читать — значит снова проживать тот духовный опыт, который облекся в форму романа.
Переживания радостей, но в особенности — страданий укоренены не в природе вещей; они "духовны", но в низшем смысле слова, который требуется ещё прояснить.
Для ожесточенных умов мысль — не более чем орудие. Кажется, будто ей никогда ещё не придавали такого значения; в действительности же она не значит уже ничего и целиком перешла на службу метафизического соперничества.
Дистанция между обычным пустяком и тем, что чреват катастрофой, ничтожна. <...> Поэтому нет никаких "причин" — ни больших, ни малых: есть лишь бесконечное активное небытие метафизического желания.
Число званных растет беспрестанно, притом что число избранных остается прежним.
"...самые прекрасные плоды с древа идеологической рефлексии всегда подточены червём иррационального"