...в частности фраза (объект 5) «как будто мы поём: “в лесу родилась ёлочка”» – имеет в своей основе признаки кодированного призыва присоединяться к вооружённому партизанскому движению.
Он давно зарекался спорить про «Комитет». Про аресты. Про нацпредателей. Тут никому ничего не докажешь, а ярость потом не оседает, а, наоборот, подбирается к самому подбородку. Ты пытаешься схватить ртом воздух – а вместо этого хватаешь новую ярость. Захлёбываешься ею.
– Давно мы всё же не виделись, – заметила она саркастически. – Давно, – согласился Серёгин, – видимо, с 37-го года, Наташ.
Вот следком приходит в «Улицу» искать экстремизм. Пока неглубоко приходит, на полшишечки. Но бывшие коллеги из «Нашего края» уже пишут «открытое письмо»: «Читать ложь, распространяемую Назаровым в интернете, мы больше не хотим». Это так прозрачно, так выпукло по-советски, что Никите не верится. Он читал о процессе Синявского – Даниэля, будучи старшеклассным олухом, – и не верил, что люди так могут. Так умеют. Такие скоты. Коллеги. Старшие товарищи. Какое счастье, что всё это давно кончилось, думал он тогда.
– Со времён НКВД не заменят, – внезапно пожаловалась Никите следователь Залина, когда очередная ступенька завыла под её чёрной лакированной туфлей.Никита хотел ответить, что здесь всё со времён НКВД не мешало бы заменить, но отчего-то удержался. Может, ему было неудобно (хотя с чего бы) провоцировать следовательницу, а может, шутка казалась не особо изящной, да и не особо шуткой.
– В этом нет ничего такого, – сказал он и некоторое время прислушивался к звуку собственного голоса. Действительно нет. Это нормальная работа, которая проходит теперь по разряду подвига. Или преступления. Оказывается, если ты работаешь, место среди героев/террористов тебе обеспечено.
Завел руки за спину, собрал из себя Виктора Цоя.
Катастрофа. Вам может казаться, что катастрофа — это раз, и фюзеляж вдребезги, подушка безопасности не сработала, неузнаваемые тела на серой залатанной простыне морга.Но то катастрофа моментальная. А есть другая — размазанная тонким масляным слоем по всем предметам, по каждой жирной бессмысленно-долгой минуте. Она сдержанна, каждодневна, неотличима от нормальной жизни. Или "нормальной" жизни — как вам больше нравится. Вы пытаетесь втиснуться заново в эту самую жизнь, а катастрофа расползается по вашей кровеносной системе. По нервной. Отрастает вместе с волосами.Катастрофа — это вы. И остальные. И вокруг.
Кыш — это порядок. Только порядок не любой, а какой был. Какой есть. Его собственный. Чтобы все боялись без приказа. Он в таком порядке вьет гнездо, он его жрет.
Давайте я вам лучше анекдотец. Старый, но проверенный, прямо как я. Ха-ха! Так вот, анекдот. 31 декабря. Все за новогодним столом, то-се. Бутылка, конечно! И телевизор с президентом – обращение же. Вот. И, значит, появляется президент – как положено, куранты у него, елка. И говорит: «Россияне! Я не устал. Я остаюсь». Зал довольно захохотал. Менты смеялись заливисто, басовито. У них был образцовый смех, смех из палаты мер и весов.
Корень шагает как генерал наполеоновских времен – впереди войска. Держит над головой сжатый кулак, а второй рукой дирижирует в такт неизвестно чему. Передние ряды нестройно тянут «Всё идет по плану». Кто-то сразу срывается на визг. Рано, думает Корень. Повизжим еще.
– Меня отпустили, – безнадежно повторил Илья.
– Конечно, – согласился Арчи. Боится, с удовлетворением отметил он. Теперь – знает и боится. Вот так с ними и надо. Всем показать жужу, чтобы спрятались под лавку и не высовывали свои рыльца. – Вы как глисты, – сказал Арчи. – Заползаете в брюхо и гадите. Тащите свое уродство, мажете его по стенам. Вы уже одну мою страну прожрали и прогадили. Большую, теплую как сиська, ласковую. Теперь и за эту взялись, да?
То и дело попадались ментовские патрули. Лошади у них. Шлемы новенькие. Машинки с кенгурятниками.
Имперские штурмовики.
– Не, просто «космонавты».
– Юра Гагарин смотрит на вас как на говно.
Переулки были перегорожены где полицейскими рамками, а где вереницей автозаков – серо-зеленых фургонов, в открытых дверях которых виден космонавтский фарш. Это пока. Еще буквально пара часов, и новым фаршем станем мы.
А я ведь далеко не мистик. Не умею в такое верить, хотя всегда завидовал тем, кто находит силы на маленькие стыдные самообманы: черные кошки, предсказания, вещие сны. Суеверие – это ведь обещание чуда, справка о том свете. Мы потому за них так и цепляемся: хотим через старые ритуалы, через заклание здравого смысла протиснуться в мир, который больше того, что за окном. Где нет этих законов: физики, химии, российской федерации.
– Вот здесь – Игорь Сечин и Владимир Путин выбирают новые обои в свой будуар. Игорю Ивановичу больше нравятся в клеточку.
– Слушайте, – поморщился Георгий, – это какие-то пошлые понты.
– Понты, – согласился Олег. – Но где вы видели хорошую работу без понтов?
Я иногда думаю: что бы делал Штирлиц, если бы победили фашисты? Застрелил бы Гиммлера на совещании? Стал бы в свободное от работы время пускать под откос поезда? Сделал бы вид, что он в самом деле Макс Отто фон Штирлиц и продолжил бы карьеру в Рейхсканцелярии? Или свихнулся и слал депеши в несуществующий центр?
– Слушай, – сказал я ему, – все бегут, везде закрыто, а ты работаешь. Не боязно?
– Да ну, – сказал бармен, – куда бежать? И потом: русский человек всё время живет как умирает. Мы любую войну только понтами и вытягиваем, потому что нам помереть – похер. Миллион человек – похер. И сто миллионов – похер. Жила бы страна родная, знаешь.
– Ты не похож на русского человека.
– Ну так я бурят. Но это один хрен.
Эти опасные идиоты из АП, мэрии и прочей думы уже давно бы сломали шею, катаясь на американских горках, которые их скудоумие сооружает каждую неделю.
Солженицын выиграл, и Хиропрактик выиграет. Всё это скрепное производство не оставит о себе даже запаха, громко чпокнет и рассосется. Мы уже победили, просто это еще не так заметно… Нет, не мое. Это песня такая у БГ.