Честь - человекоубийца и кровожадный буян, затевающий драки на улицах.
Хорошая голова на плечах лучше богатства.
Никогда не протягивай руку так далеко, чтобы потом нельзя было легко отдёрнуть её назад.
Нечего бояться выходцев с того света: на земле немало живых злодеев.
Больше душ убито серебряной монетой, чем тел обнажённым мечом.
Так успешно, милый Трешем, умение собеседника ублажить и позабавить нас притупляет нашу зоркость в распознавании характера! Я могу это сравнить только со вкусом иных плодов, приторным и терпким, который отнимает у нашего нёба способность различать и оценивать блюда, предложенные нам на пробу после них.
Мальчики и девочки настраивают себя на любовь, а когда им кажется, что любовь засыпает, они взвинчивают друг друга ревностью.
Он не допустит, чтобы доброе деяние гуляло по свету, как несогласованное прилагательное в плохо построенном предложении, - он всегда предпочтет пристегнуть к нему существительным собственное имя.
Не держи уха у скважины, а то как раз услышишь о себе недобрую молву.
стародавнее преступление кажется менее гнусным, чем совершенное только что
Он знал греческий, латынь, древнееврейский — значит, он, по понятиям (и по словам) своего брата Уилфреда, мог не опасаться «ни духов, ни дьявола, ни беса, ни бесенят».
умные покупают и продают, дураки покупаются и продаются.
Я <..> не прошу участия и презираю утешение. Что легло мне на плечи – я вынесла. Что предстоит нести – снесу, как смогу. Никакие слова сострадания ни на волос не облегчат рабу его ношу.
Таковы были доводы, которые моя воля смело предъявила совести под видом ходкой монеты, а совесть, как ворчливый лавочник, согласилась принять, чтоб не идти на открытый разрыв с покупателем, хоть и сильно подозревала, что деньги фальшивые.
Никакие слова сострадания ни на волос не облегчат рабу его ношу.
Изо всех наклонностей, побуждающих человека терзать самого себя, наклонность к беспричинному страху - самая нудная, хлопотная, мучительная и жалкая.
Не держи уха у скважины, а то как раз услышишь о себе недобрую молву.
Мир ещё постоит, пока мы живы.
«Так растут <..> и так умирают человеческие желания! Вскормленные мельчайшими пустяками, они разжигаются затем воображением – нет, питаются дымом надежды! – пока не пожрут того, что сами воспламенили; и от человека с его надеждами, страстями и мечтаниями остается лишь ничтожная кучка золы и пепла!»
Женщине плакать так же свойственно, как гусю ходить босиком.
Люди нередко сваливают на судьбу то, что есть прямое последствие их собственных буйных страстей.
Кто творит добро, имея неограниченную возможность делать зло, тот достоин похвалы не только за содеянное добро, но и за все то зло, которого он не делает.
- Ах, Ревекка, - отвечал он, - ты не можешь себе представить, как
трудно человеку, искушенному в рыцарских подвигах, оставаться в без-
действии подобно какомунибудь монаху или женщине, в то время как вокруг
него другие совершают доблестные подвиги! Ведь бой - наш хлеб насущный,
дым сражения - тот воздух, которым мы дышим! Мы не живем и не хотим жить
иначе, как окруженные ореолом победы и славы! Таковы законы рыцарства,
мы поклялись их выполнять и жертвуем ради них всем, что нам дорого в
жизни.
- Увы, доблестный рыцарь, - молвила прекрасная еврейка, - что же это,
как не жертвоприношение демону тщеславия и самосожжение перед Молохом?
Что будет вам наградой за всю кровь, которую вы пролили, за все труды и
лишения, которые вы вынесли, за те слезы, которые вызвали ваши деяния,
когда смерть переломит ваши копья и опередит самого быстрого из ваших
боевых коней?
- Что будет наградой? - воскликнул Айвенго. - Как что? Слава, слава!
Она позлатит наши могилы и увековечит наше имя!
- Слава? - повторила Ревекка. - Неужели та ржавая кольчуга, что висит
в виде траурного герба над темным и сырым склепом рыцаря, или то полус-
тертое изваяние с надписью, которую невежественный монах с трудом может
прочесть в назидание страннику, - неужели это считается достаточной наг-
радой за отречение от всех нежных привязанностей, за целую жизнь, прове-
денную в бедствиях ради того, чтобы причинять бедствия другим? Или есть
сила и прелесть в грубых стихах какого-нибудь странствующего барда, что
можно добровольно отказаться от семейного очага, от домашних радостей,
от мирной и счастливой жизни, лишь бы попасть в герои баллад, которые
бродячие менестрели распевают по вечерам перед толпой подвыпивших без-
дельников?
Уязвленная гордость бывает злопамятна, особенно при остром сознании неудачи
Минуты серьезной опасности нередко совпадают с минутами сердечной откровенности. Душевное волнение заставляет нас забыть об осторожности, и мы обнаруживаем такие чувства, которые в более спокойное время постарались бы скрыть.