Когда нам хочется опустить руки, нужно вложить их в чьи-то ладони.
В жизни порой приходится притвориться плохим, чтобы достичь чего-то хорошего.
Побежда человека, а не призрака.
Ему неожиданно стало страшно одиноко. Как найти в себе силы бороться, если в горле ком, поджилки трясутся и ты чувствуешь себя ничтожным муравьем? Люди всегда чувствуют себя никем, если некому их в этом разубедить.
Наша задача не просто наказать - мы должны отбить у гадов желание снова делать гадости.
Каждый хочет заглянуть за горизонт. Не у каждого хватает смелости.
Жизнь не понять, её правила не раскусить, с ней не сразиться. Она непредсказуемая и опасная, порой приятная, но, по большей части, сложная и непредсказуемая. Ее не постичь, не приручить, не обмануть. Ее можно только пережить.
Вот такой вот парадокс: слабые, сломленные люди хватаются за лезвие, принимают смертельную дозу таблеток, делают шаг с крыши и в итоге переступают черту, найду в себе столько силы, сколько никому из нас не снилось.
Правило бумеранга устарело, плохое не возвращается, хорошее — тем более.
Всем проще жить, зная, что кому-то так же плохо. К тому же высказываться в безликом пространстве Интернета куда проще, чем в реальной жизни.
Если надежда так часто исчезает, не проще ли ее выключить?
Людская жизнь состоит из череды перекрестков.
Всем проще жить, зная, что кому-то так же плохо.
Мы ошибаемся не потому, что мы глупые. Мы ошибаемся потому, что хотим быть счастливыми.
У каждого из нас своя клетка. Каждый сам выбирает, что будет его мучить.
– Я ни с кем особо не дружил, с выпускного ушел сразу после вручения дипломов.
– Как это так? – чуть ли не в ужасе переспросил Селиверстов.
– Я тоже не заморачивался, – послышался приглушенный голос Кости. Он порывисто выпрямился, вытер со лба испарину и повел плечами. – Забрал картонку и пошел домой. У некоторых о школе не самые приятные воспоминания. Отсидел срок – и славно.
– Неправильные у вас какие-то были школы.
– Школы у всех одинаковые – люди в них разные.
Он был запредельно далёк от покровительства «априори», от уважения «без причины», от любви «по разумению», он не понимал, как можно уважать за факт существования. Как можно терпеть обиды и несправедливость? Как можно задыхаться в клетке, но не бежать на волю? Откуда взялись эти порядки незаслуженного почитания, уважения старших лишь за их возраст и опыт, который не всегда применим здесь и сейчас, в нашем времени. Мир за забором – гораздо страшнее, чем описывал в своих проклятиях отец. В этом мире трудно найти своё место и своё дело, почти невозможно обрести верных друзей, легко обзавестись завистниками и врагами.
Костя понял сразу две вещи: во-первых, он никому не нужен. Во-вторых, кто-то нужен ему. Как выбраться из этого капкана? Как смириться с тем, что одному тебе паршиво? Да и мог ли Костя кому-то довериться? Люди столько раз от него отворачивались, почему он должен в них верить? Почему он должен вообще во что-то верить?
Сколько же тварей ходит по земле, сколько людей не отдаёт себе отчёта в том, насколько мерзко они себя ведут! Безнаказанные и жестокие, они творят всё, что им заблагорассудится, и никогда не платят по счетам. Правило бумеранга устарело, плохое не возвращается, хорошее – тем более.
Как можно говорить так равнодушно и при этом стоять на краю крыши? … Костя смотрел в бездну, но не тянул время, не боялся. Он прощался, просчитывал варианты, он действительно собирался прыгнуть, и самое жуткое заключалось в том, что он мог это сделать. Он никогда не был трусом, а чтобы закончить свою жизнь раньше срока, нужно мужество. Вот такой вот парадокс: слабые, сломленные люди хватаются за лезвие, принимают смертельную дозу таблеток, делают шаг с крыши и в итоге переступают черту, найдя в себе столько сил, сколько никому из нас и не снилось.
— Ты поломан. — Говорит девушка и неожиданно поднимается. Она будто и не видит, что вся одежда промокла; не чувствует, что в помещении холодно. Хэйдан помогает ей на пол спуститься, а потом она уверенно выпрямляет спину. — Ты исцелишься, если она тоже исцелится. Если исцелится эта девушка в спальне.
— Я думаю, всем станет легче, если Ариадна придет в себя.
— Им станет легче. — Соглашается Дельфия. — А ты начнешь жить.
Боль ни с каким чувством не сравнится. Да. Ни с любовью, ни с завистью, ни с гневом. От этих чувств тебе хочется действовать, сорваться с места и совершить нечто особенное. Плохое, хорошее, неважно. От боли же тебе хочется уйти. Уходя, хочется перестать дышать.
Ариадна Блэк верила в любовь. Но Ариадна Монфор-л’Амори не знает, что это такое. Она знает, что такое боль.
— Что еще ты скажешь? — Что я твой самый страшный ночной кошмар. — Сны о тебе — лучшее, что у меня есть. — Ари морщится, будто я плюнул ей в лицо, а я безнаказанно повожу плечами. — Не нравится? — С каких пор ты стал таким романтичным? — С тех самых пор, как ты стала бездушной тварью.
Ари пытается резко смахнуть их, поднимает руку, дергается, но внезапно видит порезы на запястье и локте. Не помню, чтобы в ее взгляде мелькал такой ужас, такое отчаяние.
— Это ты делала, — ровным голосом отрезает Этел. — Ты делала это каждый раз, когда лишала кого-то жизни. Ты что-то чувствовала, не нужно отрицать. Ты чувствовала вину.