Искусство – как пожар, оно рождаетсяся из тех, кого сжигает.
Человек – худший из всех хищников.
Люди делятся на хороших и на всех остальных.
Мало кто умеет не упускать удачу, шанс кардинально развернуть жизнь в ту или иную сторону.
У других будут мои недостатки, но ни у кого не будет моих достоинств.
Вскрываются старые раны - зря ты воображала, что они зажили.
Что, в сущности, может быть печальнее, чем видеть, как самая близкая тебе душа превращается в твое проклятие?
Самый безнадежный глухой – тот, кто не желает слышать.
Наверное, у каждого в жизни бывают моменты, когда его переклинивает, и тогда от одной спички загорается целый лес. И в этом пожаре сгорает все дотла, и мы остаемся ни с чем. Мы тоже в нем сгораем. Или возрождаемся.
Есть воспоминания, подобные раковой опухоли, – возможна ремиссия, но не выздоровление.
Зачем говорить, что любишь, если не можешь защитить?..
Жизнь благоволит тем, кто ей доверяет.
Искусство появляется, когда реальности оказывается недостаточно.
Опытом становится не случившееся с тобой, а то, что ты извлек из случившегося.
История нашей жизни - это история наших страхов
– Люди больше не читают, что с этим поделаешь?
Я был не столь категоричен:
– Читают, только по-другому.
Одибер выключил плитку, прервав свист итальянской кофеварки.
– Ладно, вы же понимаете, о чем речь. Я говорю не о развлечении, а о настоящей литературе.
Как же, как же, о ней, любимой, о «настоящей литературе»… В какой-то момент такие люди, как Одибер, обязательно поминали ее заодно с «настоящими писателями». Но я никогда ни за кем не признавал права учить меня, что читать, а чего не читать. Привычка корчить из себя судью, выносящего приговор, что литература, а что нет, казалась мне недопустимым самомнением.
Я превыше всего ценил моменты, когда к жизни примешивался вымысел. Отчасти из-за этого я так любил читать. Это было не бегство из реальной жизни в воображаемый мир, а возвращение в мир, преображенный чтением. В мир, обогащенный вымышленными скитаниями и встречами с целью воплотить их в реальности.
Первейшее качество писателя — уметь захватить читателя хорошей историей, повествованием, способным вырвать его из плена повседневности и погрузить в правду, показать подноготную персонажей. Стиль — не более чем средство придать рассказу нерв, заставить вибрировать.
Мне казалось, что уникальная манера Фаулза предназначена именно для меня, именно ко мне обращена. Его романы были плавными, живыми, насыщенными. Я ни от кого не сходил с ума, но эти книги читал и перечитывал, потому что они говорили со мной обо мне самом, о моих отношениях с другими людьми, о том, как трудно удерживать штурвал жизни, об уязвимости людей, о хрупкости нашего существования. Они придавали мне сил и удесятеряли моё желание писать.
— Издатели, читавшие его, другого мнения.
Он покачал головой и презрительно фыркнул:
— Уж такой это народ… Они хотят, чтобы ты был им признателен за то, что они в двух словах изложат своё мнение о книге, над которой ты корпел два года. До трёх часов дня они обедают в ресторанах Мидтауна или Сен-Жермен-де-Пре, пока ты портишь глаза перед экраном, зато если ты медлишь с подписанием договора, то они каждый день тебе названивают. Им нравится корчить из себя максов перкинсов и гордонов лишей, но они навсегда останутся самими собой — литературным начальством, читающим тексты в виде таблиц Excel. Вечно их не устраивает скорость, с которой ты работаешь, вечно они изображают тебя ребёнком, считая, что лучше тебя знают, что нужно читателя, как должна называться твоя книга и как оформить её обложку. А когда ты добьёшься успеха — часто вопреки им, — то они всюду раструбят, что это они тебя «сделали».
Отца не оставлял навязчивый страх меня потерять: что я разобьюсь на машине, заболею, буду похищен во время прогулки в парке каким-нибудь психом…
Но в конце концов нас с ним развели книги. Книги, достоинства которых он сам так мне расхваливал. Я не сразу понял, что книги не всегда несут раскрепощение. Ещё они — разлучницы. Книги не только живут внутри стен, но и сами громоздят стены. Чаще, чем мы думаем, книги ранят, ломают, убивают. Книги — обманчивые светила.
Что ж, если уже сегодня ему суждено умереть, пусть это будет смерть за пишущей машинкой.
Он даже позволил себе излишество: купил за 99 центов «Поэта» Майкла Коннелли. С волшебной силой чтения его познакомила Джулия. Это она долго подсказывала ему, что читать: детективы, исторические и приключенческие романы. Не сказать, чтобы он сильно поднаторел в выборе правильных книг, но когда ему попадалась хорошая книга, написанная с любовью к читателю и позволявшая смаковать подробности, диалоги, мысли персонажей, он уносился в неведомую даль. С этим наслаждением ничто не могло сравниться, ни фильмы «Нетфликс», ни баскетбольные матчи любимой команды, не говоря уж о дебильных видео из Сети, превращающих людей в зомби.
Главное - сок, кровь твоей истории. Ты должен быть ею одержим, она должна пробивать тебя, как электрический ток. Она должна так жечь тебе вены, чтобы тебе оставалось одно: дописать роман до конца, как если бы от этого зависела твоя жизнь. Вот что значит писать.
Романисты — самые отъявленные лжецы, так или нет?
— Нет, политики еще хуже. А историки? А журналисты? Не обижайте романистов.