Не омрачай день сегодняшний, оплакивая день завтрашний.
Книгу не презирают за то, что она хорошенько зачитана!
Желания из прежней жизни увядают и скручиваются как осенняя листва, если не заменять их новыми, когда мир уже изменился. А мир меняется постоянно. Желания становятся скользкими, их краски тускнеют, и скоро их невозможно отличить от окружающей грязи, поскольку это уже не желания, а сожаления. Беда в том, что никто не может сказать, когда пора менять желания.
- Поистине, Осень - моё время года, - рассказывал алый зверь, пофыркивая. - Весна, Лето и Зима - все в моей части алфавита, а мне больше по душе Осень. Я люблю её за то, что в ней есть что любить.
Все мамы знают: воздушный поцелуй, посланный вслед убегающему ребёнку, никогда его не догонит. Скорость поцелуя, как сказал бы доктор Охра, - это космическая константа. Скорость же ребёнка не имеет границ.
“If you don’t mind my asking, Sir Wind,” said September after a respectable time had passed, “how does one get to Fairyland? After awhile, we shall certainly pass India and Japan and California and simply come round to my house again.”
The Green Wind chuckled. “I suppose that would be true, if the earth were round.”
“I’m reasonably sure it is…”
“You’re going to have to stop that sort of backwards, old-fashioned thinking, you know. Conservatism is not an attractive trait. Fairyland is a very Scientifick place. We subscribe to all the best journals.”
The Leopard of Little Breezes gave a light roar. Several small clouds skipped huffily out of their path.
“The earth, my dear, is roughly trapezoidal, vaguely rhomboid, a bit of a tesseract, and altogether grumpy when its fur is stroked the wrong way! In short, it is a puzzle, my autumnal acquisition, like the interlocking silver rings your Aunt Margaret bought back from Turkey when you were nine.”
“Why do you need that thing?” September asked. “None of the airports back home have them.”
“They do, you just can’t see them right,” grinned Betsy Basilstalk. “All customs agents have them, otherwise, why would people agree to stand in line and be peered at and inspected? We all live inside the terrible engine of authority, and it grinds and shrieks and burns so that no one will say: lines on maps are silly. Where you live, the awful machinery is smaller, harder to see. Less honest, that’s all. Whereas Rupert here? He’s as honest as they come. Does what it says on the box.”
...Do you say no to your Queen?”
“We don’t have a Queen where I live.”
“Then I’m sorry for you. Queens are very splendid, even when they call themselves Marquesses and chain up poor Wyverns. Well, very splendid and very frightening. But splendid things are often frightening. Sometimes it’s the fright that makes them splendid at all. What kind of place did you come from, with no Queens and bad fathers and Anna-Marees?”
“Too right he does,” warned the panther Iago, batting at a little cotton beetle skittering through the dusty pen. “I wouldn’t even consider it, if I were you. But then if I were you, I would not be me, and if I were not me, I would not be able to advise you, and if I were unable to advise you, you’d do as you like, so you might as well do as you like and have done with it.”
“I work at the shoe factory, girl! We all do, it’s what we do. Why, before the Marquess came, we just lay about on beaches and ate mangoes and drank coconut milk and knew nothing about industry whatever! How gladsome we are now, that she has shown us our laziness! Now we know the satisfaction of a full day’s labor, of punchcards and taxable income.”
Я бы не стал лишать комитет возможности заслушать прелестные свидетельские показания, чтобы сделать очаровательные выводы для проведения в жизнь политики слаще, чем овсяное печенье.
Девушки должны очень, очень стараться думать только о лентах, журналах и обручальных кольцах. Они должны чисто вымести свое сердце от всего, кроме поцелуев, театра и танцев. Они не должны читать Пушкина, не должны говорить умно и глядеть хитро, бродить по дому босиком с распущенными волосами, в противном случае они привлекают внимание! Сиди дома за-мужем, как за каменной стеной!
У нее было четыре любовника в Киеве, один богаче другого, но сердце ее было таким холодным, что она могла бы держать лед во рту, и он никогда бы не растаял.
– Кощей отведал вина и состроил гримасу: – Слишком сладкое. Товарищ Сталин боится горечи, вкус у него, как у избалованной принцессы. Я обожаю горечь, спасибо моему опыту. Это привилегия того, кто действительно живет. Ты тоже должна научиться предпочитать горечь. В конце концов, когда все остальное пройдет, горечи останется в избытке.
Марья чувствовала горькую иронию в своем голосе, будто густой чай, настоянный на всей несправедливости мира, связал рот.
Радость всего слаще, когда соседствует с печалью, близко, как нож с вилкой.
"That’s how you get deathless, volchitsa. Walk the same tale over and over, until you wear a groove in the world, until even if you vanished, the tale would keep turning, keep playing, like a phonograph, and you’d have to get up again, even with a bullet through your eye, to play your part and say your lines."
"You carry your death in every cell of you. Every tiny mote in your body is dying, faster than sleight of hand. You are always dying, every second. How could I take that out of you? My death is not so diffuse. I have only one. You have millions."
— Война не для победы, Маша,— вздохнул Кощей, глядя через ее плечо на пути поставок и стратегии охвата. — Она для выживания.
Как я тебя обожаю, Марья. Как правильно я тебя выбрал. Брани меня, отвергай меня. Говори мне, что ты хочешь то, что хочешь, и будь я навечно проклят. Только не оставляй меня.
После любви все уже не те, кем были до.
Военные истории – это черная дыра. На одной стороне – до, на другой стороне – после, а то, что между, принадлежит мертвым.
Я – волшебница! Тебе никогда не приходило в голову, что я люблю помаду и румяна не только за их цвет? Я послушник этой древней традиции, более загадочной и непостижимой, чем самые смелые мечты алхимиков. Ты никогда не задумывалась, почему я даю тебе так много баночек, кремов и духов? – Глаза Лебедевой сияли. – Маша, послушай меня. Косметика – это продолжение твоей воли. Почему, думаешь, мужчины раскрашивают себя, прежде чем идти в бой? Когда я подкрашиваю глаза в тон моему супу, это не потому, что мне больше нечем заняться, кроме как заботиться о таких пустяках. Моя раскраска говорит – мое место здесь, и вы меня не отвергнете. Когда губы мои горят ярче, чем пурпурная наперстянка, я говорю – иди сюда, самец. Я твоя самка, и ты меня не отвергнешь. Когда я щиплю щеки и припудриваю их перламутром, я говорю – смерть, убирайся, я твой враг, и ты меня не повергнешь. Я говорю все это, а мир меня слушает, Маша. Потому что моя магия так же крепка, как моя рука. Меня никогда не повергнуть
"Surely you didn’t think deathless meant dickless."
Если мир делится на тех, кто видит, и тех, кто не видит, думала Марья, я всегда предпочту видеть.