Гений - это негр, который во сне видит снег.
Всё самое очаровательное в природе и искусстве основано на обмане.
Он питался Пушкиным, вдыхал Пушкина, - у пушкинского читателя увеличиваются легкие в объеме.
Воспоминание либо тает, либо приобретает мертвый лоск, так что взамен дивных привидений нам остается веер цветных открыток.
Отец однажды, в Ордосе, поднимаясь после грозы на холм, ненароком вошел в основу радуги, - редчайший случай! - и очутился в цветном воздухе, в играющем огне, будто в раю. Сделал ещё шаг - и из рая вышел.
В звуках готовившегося на кухне обеда был неприятный упрек, а перспектива умывания и бритья казалась столь же близкой и невозможной, как перспектива у мастеров раннего средневековья.
Россия заселена подсолнухами. Это самый большой, самый мордастый и самый глупый цветок.
Я ничего не помню из этих пьесок, кроме часто повторяющегося слова «экстаз», которое уже тогда для меня звучало как старая посуда: «экс - таз». /Дар/
<...> он питался Пушкиным, вдыхал Пушкина, - у пушкинского читателя увеличиваются лёгкие в объёме.
"Говорят, - писал Сухощоков, - что человек, которому отрубили по бедро ногу, долго ощущает её, шевеля несуществующими пальцами и напрягая несуществующие мышцы. Так и Россия ещё долго будет ощущать живое присутствие Пушкина. <...> ...вспоминаю, что в юности однажды мне даже было нечто вроде видения. Этот психологический эпизод сопряжен с воспоминанием о лице, здравствующем поныне, которое назову Ч. <...> Как-то в зимний день, в 1858 году, он нагрянул к нам на Мойку <...> Ч. был жаден до всяческих сведений, которыми мы и принялись обильно снабжать его, причем врали безбожно. На вопрос, например, жив ли Пушкин, и что пишет, я кощунственно отвечал, что "как же, на днях тиснул новую поэму". В тот же вечер мы повели нашего гостя в театр. Вышло, впрочем, не совсем удачно. Вместо того, чтобы его попотчевать новой русской комедией, мы показали ему "Отелло" со знаменитым чернокожим трагиком Ольдриджем в главной роли. Нашего плантатора сперва как бы рассмешило появление настоящего негра на сцене. К дивной мощи его игры он остался равнодушен и больше занимался разглядыванием публики, особливо наших дам (на одной из которых вскоре после этого женился), поглощенных в ту минуту завистью к Дездемоне.
"Посмотрите, кто с нами рядом, - вдруг обратился вполголоса мой братец к Ч. - Да вот, справа от нас".
В соседней ложе сидел старик... Небольшого роста, в поношенном фраке, желтовато-смуглый, с растрепанными пепельными баками и проседью в жидких, взъерошенных волосах, он преоригинально наслаждался игрою африканца: толстые губы вздрагивали, ноздри были раздуты, при иных пассажах он даже подскакивал и стучал от удовольствия по барьеру, сверкая перстнями.
"Кто же это?", - спросил Ч.
"Как, не узнаёте? Вглядитесь хорошенько".
"Не узнаю".
Тогда мой брат сделал большие глаза и шепнул:
"Да ведь это Пушкин!"
Ч. поглядел... и через минуту заинтересовался чем-то другим. Мне теперь смешно вспомнить, какое тогда на меня нашло настроение: шалость, как это иной раз случается, обернулась не тем боком, и легкомысленно вызванный дух не хотел исчезнуть; я не в силах был оторваться от соседней ложи, я смотрел на эти резкие морщины, на широкий нос, на большие уши... по спине пробегали мурашки, вся отеллова ревность не могла меня отвлечь. Что если это и впрямь Пушкин, грезилось мне, Пушкин в шестьдесят лет, Пушкин, пощаженный пулей рокового хлыща, Пушкин, вступивший в роскошную осень своего гения... Вот это он, вот эта желтая рука, сжимающая маленький дамский бинокль, написала "Анчар", "Графа Нулина", "Египетские ночи"... Действие кончилось; грянули рукоплескания. Седой Пушкин порывисто встал и всё ещё улыбаясь, со светлым блеском в молодых глазах, быстро вышел из ложи".
Не было, например, такой силы, которая могла бы заставить его перестать употреблять несовершенный вид прошедшего времени вместо совершенного, что придавало всякому его вчерашнему случайному действию какое-то идиотское постоянство.
Всякая вещь, попадая в фокус человеческого мышления, одухотворяется.
Я знаю, что смерть сама по себе никак не связана с внежизненной областью, ибо дверь есть лишь выход из дома, а не часть его окрестности, какой является дерево или холм. Выйти как-нибудь нужно, но я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру, да то, что сделали столяр и плотник.
Знаете, я, по правде, не сильно ее разглядывал, ведь, в конце концов, все барышни метят в красавицы. Не будем злы.
Опять же: несчастная маршрутная мысль, с которой давно свыкся человеческий разум (жизнь в виде некоего пути) есть глупая иллюзия: мы никуда не идём, мы сидим дома. Загробное окружает нас всегда, а вовсе не лежит в конце какого-то путешествия. В земном доме вместо окна - зеркало: дверь до поры до времени затворена; но воздух входит сквозь щели.
Но я все прощу, если это ты.
Дуб - дерево. Роза - цветок. Олень -
животное. Воробей - птица. Россия -
наше отечество. Смерть неизбежна.
П. Смирновский.
Учебник русской грамматики.
есть печали, которых смертью не лечат, оттого что они гораздо проще врачуются жизнью и ее меняющейся мечтой.
Услаждайся разрушением, но не задерживайся подолгу у своих развалин
Ноги мои никогда не доставляли мне ни малейшей радости. Вообще я категорически возражаю против двуногости.
Мыслию отделаться от мысли - что за роскошное самоубийство, какая сладостная самоликвидация!
Не верю, что спинной мозг является единственнымили даже главным проводником сумасбродных сообщений, получаемых моим головным мозгом. Нужно побольше об этом разузнать — о странном моем ощущении, будто существует какой-то тайный, что ли, ход по которому моя воля передает команды туда-сюда, и даже не по нервным путям собственно, а по их теням.
А там вздымались волны желания, недавний любовник откидывался назад в полуобмороке...
У меня есть и была всего одна девушка в жизни, предмет ужаса и нежности, к тому же предмет всеобщего сочувствия тех миллионов, которые читают о ней в книгах ее любовника. Говорю «девушка» — не женщина, или жена, или девка. Кабы я писал на родном языке, я бы сказал fille. Уличное кафе, летнее воскресенье в полоску: Il regardait passer les filles — в таком вот смысле.
Her exquisite bone structure immediately slipped into a novel – became in fact the secret structure of that novel, besides supporting a number of poems.Весь ее изящный костяк тотчас вписался в роман – даже сделался тайным костяком этого романа, да еще послужил опорой нескольким стихотворениям.8