Пелевин, возможно, продается не лучше других российских авторов, но определенно быстрее
Харари довольно убедительно показывает, что гуманизм, ставший господствующей религией современности, далеко не так органичен и неизбежен, как мы привыкли считать.
Количество интерпретаций античной мифологии - от феминистских до богоборческих и юнгианских - так велико, что писатель, желающий снова вторгнуться на эту истоптанную делянку, должен обладать либо выдающейся наглостью, либо не менее выдающейся изобретательностью.
На смену одному типу императива («ты должен читать то, что мы считаем достойным, потому что мы умные и главные») пришел другой («ты должен читать то, что мы считаем достойным, потому что мы знаменитые, красивые и успешные»), и еще неизвестно, какой из них в большей степени способствует развитию полноценного читательского невроза.
В сущности, я делаю ровно то же, что и Ксения Собчак (только в одежде): рекомендуя книгу, я ориентируюсь исключительно на собственный читательский опыт и вкус – других инструментов у меня попросту нет. А выбирая методы убеждения, я, в общем, придерживаюсь той же стратегии, что и другие самозванные рекомендатели: навязчиво дергаю за рукав, параллельно нашептывая в ухо нечто вроде «за мной, читатель, и только за мной».
Есть известная фраза, что счастливый брак – это череда разводов и свадеб с одним человеком. В этом смысле отечественный читатель состоит с Виктором Пелевиным в счастливом и стабильном браке, и стабильности этого союза, судя по всему, ничто не угрожает.
Многие люди оказались счастливо избавлены от необходимости в угоду общественным нормам симулировать интерес к книгам, которые им совершенно не интересны. ... перестав, наконец, стыдиться того, что несмотря на все усилия, не смог полюбить "Улисса", человек зачастую начал читать не меньше, а больше.
Выбор писателем [Виктором Певелиным] ключевой темы для каждого следующего романа... фактически стал аналогом премии за главный общественно-политический тренд года. Из писателя в строгом смысле слова Виктор Пелевин превратился в универсального эксперта, каждый год в конце лета выходящего к публике и с большим или меньшим успехом растолковывающего ей, что такого с ней, публикой, произошло за отчетный период.
Единожды приняв решение устраниться от любой публичной коммуникации, Пелевин оставляет тем самым бесконечное пространство для интерпретаций собственного творчества.
Отказ видеть в литературе сакральный предмет, приближаться к которому надлежит только вымыв руки и почтительно привстав на цыпочки, сделал чтение занятием куда более демократичным и по-хорошему массовым.
Пожалуй, то же можно сказать и о писателе: чтобы стать по-настоящему великим и всенародно любимым, он должен восполнять какую-то важнейшую недостачу, ощущаемую читателем, давать ему утешение и поддержку именно там, где они нужнее всего.
Словом, Нобелевская премия по литературе сегодня – не писательский конкурс красоты, но результат сложного, осмысленного и увлекательного картографирования и размежевания литературного пространства, достойный всяческого интереса и уважения, но в первую очередь – простого читательского доверия.
По-настоящему глобальные бестселлеры не имеет смысла оценивать исключительно по шкале художественной ценности. После достижения определенной цифры продаж книга переходит в разряд социальных феноменов - и уже в этом качестве заслуживает самого пристального внимания и уважения, вне зависимости от эстетических недостатков или, напротив, совершенств.
Понять — не значит простить или оправдать. Но любой человек в мире [...] имеет право на эту единственную высшую милость — понимание.
Тотальная демонизация одного человека - специальная уловка, позволяющая всем нам чувствовать себя комфортно в уютном коконе из собственной моральной правоты.
Отношения с историей в нашей стране с петровских времен и по сей день остаются сложными и нервными. А это значит, что историческому роману у нас неуютно - как далеко в прошлое ни заберись, все равно окажешься на спорной территории, под огнем чьих-нибудь идеологических орудий.
Растить в ребенке читателя сегодня – это примерно как разводить костёр во время дождя: не сказать чтоб просто, но, в общем, возможно, что подтвердит любой человек, хотя бы единожды побывавший в походе.
Начинать, как обычно, придётся с себя.
никакой объективности не существует по той же самой причине, по которой человеку не доступно, скажем, фасетчатое зрение и другие хорошие вещи. В силу своей биологической природы мы не способны выходить за рамки собственного восприятия, и можем лишь строить более или менее достоверные гипотезы относительно того, каким видят мир другие
Только тщательно отбирая поленья и подкладывая их в правильном порядке, бережно и непрерывно нагнетая в занимающееся пламя воздух и аккуратно поддерживая любой – даже самый маленький и на первый взгляд никчемный – язычок огня, мы имеем шанс развести жаркий и стабильный костер детского чтения. Ну, а когда он разгорится как следует, можно будет устроиться рядышком в кресле-качалке, заварить себе чаю и погреться на славу – и это тот приз, ради которого, на мой взгляд, стоит потрудиться.
В семидесятые и восьмидесятые годы часто говорили, что Курт Воннегут – писатель так себе, но его романы сильно выигрывают в переводах Риты Райт-Ковалевой, – конечно, это была шутка, но лишь с небольшой долей шутки. Многим тогда казалось, что улучшать исходный текст, адаптировать его, переиначивать, подгонять под наши стандарты или подвергать цензуре, собственно, и означает заботиться о читателе. Понятное дело, это было логичным следствием общего для всего СССР патерналистского взгляда на мир – по умолчанию всегда предполагалось существование кого-то, кто знает лучше и всё сделает правильно, тем более что излишества вредны, а выбор утомляет.
Чтение – еще один (и очень эффективный!) способ выкачать из мироздания немного радости сверх отпущенной нам нормы, и мне кажется, что долг родителя – попробовать научить ребенка эту радость находить и использовать. Чем шире круг вещей, доставляющих нам удовольствие, тем богаче, интереснее и, в конечном счете, счастливее наша жизнь, тем лучше мы защищены от неизбежных огорчений и травм. Сделать книгу источником радости, а не вины и тревоги («опять не читал сегодня!»), – значит обеспечить своего ребенка еще одним спасательным кругом, еще одним источником тепла и света в царстве холода и мрака.
Невероятно острая реакция на качество перевода – наша уникальная национальная черта. Нигде больше ничего подобного, насколько я могу судить, не происходит. Только у нас переводчиков регулярно линчуют, убивают и подвергают иным формам насилия – слава богу, пока только на словах. Очевидно, что в этой точке проходит какой-то важный общественный нерв: плохой (или просто непривычный) перевод воспринимается как агрессия против читателя и вообще посягательство на святыню. Святыней же в данном случае является представление об «идеальном», абсолютном переводе и его принципиальной достижимости, сформированное отечественной переводческой школой второй половины XX века.
Контекст – точно так же, как и личность автора – можно выдвинуть на передний план, а можно увести в непроговариваемый подтекст, но он есть всегда. Нет книги, которая была бы как остров, и нет человека, который бы воспринимал ее изолированно, вне связи с другими книгами, с погодой, с собственным читательским и жизненным опытом, с политической обстановкой и прочим внешним «шумом».
Единственное основание для чтения художественной литературы сегодня ... - это удовольствие.
Он тоже любит "Маятник Фуко" Умберто Эко, "Старшую Эдду" и "Опыты" Монтеня - ясно, что мы подружимся. Он никогда не читает на эскалаторе - конечно, у нас с ним ничего не выйдет