Но поднять руку, осуществить насилие - это проклятье.
Есть книга, которую я хочу прочесть, она еще не выпущена, еще не написана; но начало ей положено.Я хочу дочитать до конца "Мою историю двадцать первого века"
Солипсизм подходит неродившемуся.
Биология все-таки не судьба – есть причина отпраздновать.
Я заявляю о своем неоспоримом праве чувствовать себя тем, чем хочу.
Месть: побуждение инстинктивное и мощное... и простительное. Оскорбленный, обманутый, покалеченный не может устоять перед соблазном помечтать о мести.
Бог сказал: да будет боль. И стала поэзия. В результате.
Для чего фантазия, как не для того, чтобы давать выход чувствам.
В легкости есть особое изящество.
Я унаследую современные условия (гигиена, выходные дни, болеутоляющие, настольные лампы для чтения, апельсины зимой) и буду обитать в привилегированном уголке планеты — в сытой, свободной от эпидемий Западной Европе. Древней Эуропе, склеротической, относительно доброй, мучимой призраками, бессильной перед хулиганом, неуверенной в себе, манящем прибежище для миллионов несчастных. Непосредственным моим окружением будет не цветущая Норвегия, первая среди моих предпочтений по причине ее гигантского суверенного резерва и щедрого социального обеспечения; не вторая по желательности Италия, с ее национальной кухней и солнечным упадком; ни даже третья моя фаворитка, Франция, с ее пино-нуар и веселым самоуважением. Нет, я унаследую нечто меньшее, чем Соединенное Королевство, возглавляемое почитаемой старой королевой, где принц-бизнесмен, знаменитый добрыми делами, своими эликсирами (экстрактом цветной капусты для чистки крови) и неконституционными вмешательствами, нетерпеливо ждет короны. Здесь будет мой дом, и он вполне годный.
Мы построили слишком сложный и опасный мир, с ним уже не в силах управляться наш драчливый вид. При такой безнадежности большинство уповает на сверхъестественное. Это — сумерки второго Века Разума. Мы были изумительны, но теперь мы обречены.
Враждебный фактор вынуждает нас быть чуткими к нему, он действует, жалит, когда мы приближаемся к огню, когда любим слишком сильно.
Бог сказал: да будет боль. И стала поэзия.
Как ни близок ты к другому человеку, внутрь к нему не влезешь, даже если ты у него внутри.
Но поднять руку, осуществить насилие - это проклятье.
Есть книга, которую я хочу прочесть, она еще не выпущена, еще не написана; но начало ей положено.Я хочу дочитать до конца "Мою историю двадцать первого века"
Солипсизм подходит неродившемуся.
Биология все-таки не судьба – есть причина отпраздновать.
Я заявляю о своем неоспоримом праве чувствовать себя тем, чем хочу.
Месть: побуждение инстинктивное и мощное... и простительное. Оскорбленный, обманутый, покалеченный не может устоять перед соблазном помечтать о мести.
Бог сказал: да будет боль. И стала поэзия. В результате.
Для чего фантазия, как не для того, чтобы давать выход чувствам.
В легкости есть особое изящество.
Враждебный фактор вынуждает нас быть чуткими к нему, он действует, жалит, когда мы приближаемся к огню, когда любим слишком сильно. Эти ощущения - начало нашего обособленного "я". И если это действует, почему не возникнуть отвращению к калу, страху на краю скалы и перед чужаками, памяти об оскорблениях и любезностях, удовольствию от секса и еды? Бог сказал: да будет боль. И стала поэзия. В результате.
Некоторые художники, живописцы и графики, процветают на узком пространстве, как дети в утробе. ограниченность их сюжетов кого-то может озадачить или разочаровать. Сцены ухаживания в мелкопоместном дворянстве восемнадцатого века, жизнь под парусом, говорящие кролики, скульптуры зайцев, толстяки на портретах маслом, портреты собак, портреты лошадей, портреты аристократов, лежащие ню, миллионы Рождеств, Распятий, Успений, вазы с фруктами, цветы в вазах, Голландских хлеб и сыр с ножом в придачу или без него. Иные отдаются прозе о самом себе. И в науке то же: кто-то посвящает свою жизнь албанской улитке. Дарвин отдал восемь лет морскому желудю. А позже, в годы мудрости - дождевым червям. Тысячи всю жизнь гонялись за крохотной вещью, а может, и не вещью даже - бозоном Хиггса. Быть закупоренным в скорлупе, видеть мир в вершке слоновой кости, в песчинке. Почему нет - если вся литература, все искусство, все людские предприятия - только крошка во вселенной возможностей. И даже эта вселенная - может быть, крошка во множестве вселенных, реальных и возможных.
Так почему не быть совиным поэтом?