Если изнутри дом завален всякой дрянью, сказал на проповеди отец Серафим, то стены можно и не красить. Без толку.
— Когда истинно верующие начинают очищать с земли скверну, они обычно так увлекаются, что незаметно для себя передают душу свою Дьяволу.
Ты это чувствовал и раньше, ты видел, что правильные поступки не всегда добрые, а отличить зло от добра - очень не просто. И что даже вера не всегда спасает душу...
Они шли мимо застывшего Есенина, что задумчиво смотрел на таджиков в оранжевых жилетках, собиравших листву в черные полиэтиленовые мешки.
– Какие страшные люди, – заметила Ольга.
– Почему?
– Они убирают осень в мешок. По-моему, это жутко.
Глупый ты, Вовка, – улыбнулась Оля. – Человек ведь другим определяется. Кому какое дело до твоих ушей? Веди себя, как человек, человеком и будешь.
В конце концов, как любит повторять Андрюха Потапкин, есть только поступки. Все остальное не важно. Сказать можно что угодно. Выглядеть можно как угодно. Единственное мерило всему – поступок. Сделал ты что-то или не сделал.
– Послушай историка. О прошлом надо помнить. Но жить надо настоящим.
… это для простых бойцов и магов мир окрашен в три цвета – черный, белый и алый. Это они уверены в правильности изречения Чингисхана: «Чтобы в степи наступил мир, убей своего врага». А ему, Дэфтеру, более подходит другое высказывание: «Знакомый враг лучше незнакомого друга».
Если … исчезнут внешние враги, немедленно начнутся поиски врагов внутренних, а это чревато кровавой смутой и расколом.
Продавцы, большей частью гости с солнечного Кавказа или куда более солнечного Вьетнама, размахивали руками, трещали на якобы русском языке и врали, как могли. От ближайшей закусочной разило чебуреками, для приготовления которых лишили жизни не одного Шарика или Бобика.
…выглядела квартира брошенной: пыль на полу и шкафах, безупречный порядок, какой никогда не встретишь там, где живут люди, и печальный дохлый таракан посреди ванной.
Клаусу стало страшно. Он слишком хорошо помнил, что такое атака русской пехоты. Он слишком хорошо знал, что такое русское бесстрашие и пренебрежение к смерти в бою.
Именно вот такие отчаянные броски истерзанной отступлениями русской пехоты остановили движение вермахта под Москвой два года назад.
Не имея тяжелого вооружения, эти странные солдаты в ватниках рыли в глинистой промерзлой земле траншеи и раз за разом кидались из них в убийственные контратаки.
Это не было похоже на правильную войну, какую надлежит вести солдатам двадцатого века. Наверное, так воевали в Средневековье – на поле сходились вооруженные отряды и побеждали не те, кто сильнее, а те, в ком было больше злости и ненависти.
«К тому времени мы уже изрядно озлобили русских», – с содроганием подумал Клаус.
Еще он вспомнил, что, бывало, потом, когда на позиции солдат в ватниках бросали танки. Только русские могли обороняться без тяжелого вооружения, разменивая свои жизни на танки в соотношении один к одному. А однажды одиннадцать человек уничтожили восемнадцать танков, не имея ни пушек, ни минометов, а лишь винтовки, гранаты и свою ненависть. Клаус был на том поле и, видя сгоревшие танки и развороченные окопы русских, ясно понял тогда, что Москву они не возьмут. Не возьмут не потому, что из глубины необъятной России уже подтягивались свежие, прекрасно экипированные и вооруженные части не потому, что танковая армада русского генерала Катукова уже нанесла обескровленным дивизиям вермахта жестокий удар во фланг. Просто победить людей, не знающих страха, нельзя.
Вера всегда казалась ему чем-то сокровенным, а выставленная напоказ она переставала быть верой, теряла смысл.
Судя по запаху, котлеты были свежие и даже мясные.
Если погибну, то считайте меня коммунистом. Ну а если выживу, то не считайте.
Он замолчал. Молчал и младший. И оба смотрели в небо. Все же бог нужен людям. Даже тем, которые веруют, что его нет...
Любая власть: политическая, магическая, экономическая, – портит людей. Любой, имеющий власть, подчиняет чужую волю. Любой подчиняющий – слабак, имеющий силу и пользующийся ей в угоду собственной слабости.