Текст печатается по изданию:
Авдотья Панаева
(Е.Я.Головачева)
ВОСПОМИНАНИЯ
1824-1870
Исправленное издание под редакцией и с примечаниями Корнея Чуковского
«Academia» Ленинград 1927
Очерк Корнея Чуковского о Панаевой печатается по тексту его книги «Некрасов»
Ленинград, издательство «Кубуч», 1926
Я бы сказала, что это не мемуары и не воспоминания, а грамотная и честная монетизация того капитала, которым обладает автор.
Писательница сразу признается, что если бы не надо было кормить внуков, то воспоминаний она бы не писала. И пишет то, что интересно публике (тогдашней публике): искренне, но сдержанно, занимательно, но отстраненно, по возможности правдиво, но художественно. Это добротный причесанный рассказ о знаменитых современниках (и о знаменитом "Современнике"). Вернее, о том, какими они должны были бы быть, чтобы удовлетворить и автора, и интерес публики. Я бы не сказала, что она врет. Скорее, редактирует по собственному разумению.
О собственной жизни не пишет почти ничего. Жесточайшим образом пытается исключить из воспоминаний все личное. Правда, авторское тщеславие все-таки нет-нет да и пробьется. В том, как она пишет о других неординарных женщинах (например, о Натали Герцен) или о благодарности мужчин (кому только она ни помогала: от Белинского до Добролюбова)
При чтении очень желательно сначала ознакомиться с биографией Панаевой. Тогда многое станет более понятным.
Я бы сказала, что это не мемуары и не воспоминания, а грамотная и честная монетизация того капитала, которым обладает автор.
Писательница сразу признается, что если бы не надо было кормить внуков, то воспоминаний она бы не писала. И пишет то, что интересно публике (тогдашней публике): искренне, но сдержанно, занимательно, но отстраненно, по возможности правдиво, но художественно. Это добротный причесанный рассказ о знаменитых современниках (и о знаменитом "Современнике"). Вернее, о том, какими они должны были бы быть, чтобы удовлетворить и автора, и интерес публики. Я бы не сказала, что она врет. Скорее, редактирует по собственному разумению.
О собственной жизни не пишет почти ничего. Жесточайшим образом пытается исключить из воспоминаний все личное. Правда, авторское тщеславие все-таки нет-нет да и пробьется. В том, как она пишет о других неординарных женщинах (например, о Натали Герцен) или о благодарности мужчин (кому только она ни помогала: от Белинского до Добролюбова)
При чтении очень желательно сначала ознакомиться с биографией Панаевой. Тогда многое станет более понятным.
Авдотья Яковлевна - первоклассная писательница. Книга написана легким языком, чрезвычайно увлекательно, остроумно и интересно. Очень наблюдательная была она. За исключением дат, цифр и точных фактов - характеры людей, особенности встреч передавала довольно верно.
Воспоминания о Неркасове, Тургеневе, Слепцове, Решетникове - это просто какие-то невероятно крутые рассказы, на самом деле. У меня дома скопилась куча книг, я их читаю и отношу на полку обмена или сдаю в старые книги, так думал и с этой поступить. А теперь задумался - жалко.
Еще надо обязательно прочитать написанные совместно Панаевой и Некрасовым "Три страны света" и "Мертвое озеро".
Нужно иметь в виду две вещи: во-первых, у меня сложилось определенное представление о непрочитанных еще "Воспоминаниях" Панаевой вследствие того, что на лекциях часто точно или вольно ее цитировали, вообще рассказывали об этой книге. Во-вторых, год назад я прочитала Одоевцеву, и она произвела на меня огромное впечатление. Собственно, я и от Панаевой ожидала чего-то похожего, тем более и обстоятельства их были схожи: обе - жены широко известных в узком кругу литераторов, сторонние наблюдатели и при этом непосредственные участницы событий.
Но за первые десять страниц я поняла, что сильно ошибалась, ничего схожего и в помине нет. Собственно, от почти уже нахлынувшего разочарования меня удерживали только некоторые действительно интересные истории и мысль о том, что это совсем, совсем другое время, еще XIX век! (Правда, как часто бывает, к концу книги я вошла во вкус, и мне было уже жалко отпускать героев Панаевских рассказов.)
Само повествование показалось мне сухим и каким-то обрывочным; это именно воспоминания, вспышки, освещающие то одни, то другие несколько разрозненные ситуации, разговоры, характеры. Даже о кружке близких друзей Панаева пишет как-то штрихами, урывками, я бы даже сказала зачастую поверхностно. Цельных образов не складывается. Кем, какими в бытовой и окололитературной жизни были Панаев и Некрасов, Тургенев, Белинский, Боткин, так и остается загадкой.
Эту загадку мешают решить и многочисленные ошибки и неточности в повествовании, отмечаемые в комментариях. Мне хорошо верится в то, что Панаева обращалась к разным источникам, старалась узнать как можно больше достоверных фактов (что сообщается в исторической справке), но от этого как-то не легче.
Теперь у меня в голове два Некрасова, поэт - и герой Панаевских воспоминаний, редактор "Современника", игрок, помощник студентов; так же два Тургенева, Щедрина, Достоевского.. и, пожалуй, это неплохо, потому что совмещать их мне не хочется, каждый из них абсолютно самодостаточен.
Итак, жанр предполагает некую специфику повествования, и она присутствует. Это не мемуары, не роман с исторической основой; это некоторые воспоминания, и это придает книге свой характер. Панаева позволяет взглянуть на жизнь великих людей, без которых невозможно представить нашу культуру, наш девятнадцатый век. И, с одной стороны, это позволяет не превратить всех литераторов в одинаковые болванчики в нашей бедной учебной голове, дает им характеры и судьбы. А с другой стороны, заставляет захотеть сделать сегодняшнюю жизнь немножко лучше, немножко честнее и человечнее.
Отлично. Все эти дрязги и быт между такими мамонтами, как Тургенев, Некрасов, Достоевский, Чернышевский, Добролюбови и даже Дюма.... Местами занудновато, т.к. Панаева отчего-то постоянно зыруливает в сторону а ля историческго романа, с этими длиннющими диалогами, которые трудно представить в реале. Но это можно простить. В любом случае, после прочтения, наши хрестоматийные надоевшие классики станут читателю ближе и роднее.
Читать начинала с большим интересом, но к середине примерно наступило разочарование.Писательница, которая могла бы поведать многое о личности так горячо любимых мной классиков 19 века, о их творчестве, сообщала множество мелких житейских подробностей. А о самом главном -- как-то вскользь.Чисто женская мелочность и наблюдательность:кто сколько денег задолжал,кто кому позавидовал.И вообще все они у нее-писатели- обычные люди(кроме разве что Некрасова).Для нее они еще не были классиками,конечно.Но все равно взгляд на вещи у нее слишком приземленный.
Источник
Я уже упоминала о писце Крутицком, который в моем детстве ходил босой, но, продолжая свою службу при театре, нажил себе два домика и дачу; его жена ходила в соболях и бархате; он задавал пиры с разливным морем шампанского. Все почти тогдашние чиновники при театре из предосторожности покупали дома и имения на имя своих жен и клали в банк свои капиталы.
***
В сороковых годах наложена была плата на заграничный паспорт в 500 руб., с целью ограничить число уезжающих русских, стремившихся пожить в Европе. Только те освобождались от этой платы, кто представлял свидетельство от, авторитетных докторов, что болезнь их пациента безотлагательно требует лечения заграничными водами. Понятно, что все богатые люди добывали себе легко такие свидетельства и даром получали паспорты.
Дюма был для меня кошмаром в продолжение своего пребывания в Петербурге, потому что часто навещал нас, уверяя, что отдыхает у нас на даче.
Раз я нарочно сделала для Дюма такой обед, что была в полном убеждении, что по крайней мере на неделю избавлюсь от его посещений. Я накормила его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольными огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильная жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился, как ни в чем не бывало, и только бедный секретарь расплатился вместо него за русский обед. Дюма съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы!
Жадность Виардо сделалась известной всей публике, посещавшей итальянскую оперу. Князь И.И.Воронцов-Дашков давал у себя вечер и пригласил итальянских певцов; тогда была мода давать вечера с итальянскими певцами. Князь Воронцов-Дашков был между аристократами самым видным лицом [090]. Никто из итальянских певцов не подумал, принимая приглашение, предъявлять ему условия, одна Виардо письменно заявила, что не будет петь менее, как за 500 рублей, и получила ответ, что князь согласен заплатить ей эти деньги. Хозяин и хозяйка очень любезно разговаривали со всеми итальянскими певцами; но с Виардо ограничились поклоном; как только она окончила свое пение, то лакей поднес ей на подносе пакет с деньгами, и ее не пригласили остаться на вечере, как других артистов. Это происшествие быстро разнеслось по Петербургу, все удивлялись бестактности Виардо, да, я думаю, и она сама очень досадовала, потому что все, кто пел на вечере у князя Воронцова-Дашкова, получили подарки тысячи по две. Тургенев божился, клялся, что виноват во всем муж Виардо, забыв, что прежде сам восхищался, как Виардо умела поставить себя в такую независимость относительно мужа, что он побаивался ее и не смел вмешиваться в ее денежные дела.
Старые сотрудники находили, что общество Чернышевского и Добролюбова нагоняет тоску. «Мертвечиной от них несет! — находил Тургенев. — Ничто их не интересует!»
Иные барышни пугали своих родителей тем, что сделаются нигилистками, если им не будут доставлять развлечений, т. е. вывозить их на балы, театры и нашивать им наряды. Родители во избежание срама входили в долги и исполняли прихоти дочерей.