Дилогия. Книга 2.
Год прошел. Близится прилив. Материнская жила переполнилась пламенем. Отсчитывают секунды жизни бомбы, совокупный удар которых уничтожит город. И тогда Стальной король спустит с привязи чуму, что затаилась на борту древнего «Странника». Новая война, способная уничтожить и псов, и людей, вот-вот разразится. Брокк, Кэри, Таннис и Кейрен — лишь пешки в игре двух королей, каждый из которых готов жертвовать фигуры ради победы. Но и пешка способна вести свою игру.
Сердце – всего-навсего орган. Мышца, которая кровь перекачивает. И кровь лишь кровь. Никакой мистики, одна сплошная физиология.
- Сбегать надо или одной, или с любовником. У тебя есть любовник?
- Нету, - вынуждена была признать Кэри. И снова едва не расплакалась.
Надо было завести. А лучше двух… или трех… нет, на трех у нее бы времени свободного не хватило, да и запуталась бы она, вот два любовника - совсем другое дело. Один приходит по четным дням, другой - по нечетным.
-Я-то надеялась, что умру в собственной постели, окружённая внуками, правнуками....
-И что тебе помешало?
-Собственное воображение.Я представила, как вся эта когорта внуков и правнуков лицемерно стенает, а мысленно уже наследство делит....И как в такой обстановке умереть спокойно?!
-Когда Вы стали собирать слухи?
-Когда от слухов стала зависеть моя жизнь. Неприятно, знаете ли, помереть из-за лишней щепетильности.
-...а хочешь, я тебе яду дам?Вот...хороший....сама делала.
-Яд зачем?
-Отравишь её.Или его...лучше её,если мужа любишь.Его тебе будет жалко травить.
"Ребенок, завернутый в простынь, явился в родительскую спальню и мрачно произнес:
- Пить хочу.
- Таннис, - сказал Кейрен, пряча ступни под одеяло, поскольку за ребенком водилась дурная привычка их щекотать, - твой сын пить хочет.
- Неа. До рассвета это твой сын."
И разве важно где? С кем - дело иное.
Два голоса выдернули Кэри из полудремы, и она, поправив шляпку, убедилась, что близнецы живы, здоровы и целы, разве что несколько грязны, но это естественное их состояние. На лбу старшего алела свежая ссадина, а младшенький расчесывал и без того расцарапанную щеку… небось опять на кошку охотились…
…зато на несколько дней няньки избавятся от путаницы.
– Свадьба скоро… Я боюсь.
– Чего?
– Свадьбы и…И того, что… ну ты понимаешь, да? Нет, Тэри, конечно, очень милый… И целоваться с ним приятно… я подумала, что если жених, то целоваться можно. Но я попыталась представить его голым…И не смогла… ну, то есть смогла, но мне было жутко неудобно. А если так, то на него же смотреть придется. И это как-то неприлично… но, может, если на мужа, то совсем наоборот? Как ты думаешь, прилично смотреть на голого мужа? Мама говорит, что нужно будет потерпеть немного… что все женщины терпят… и главное, сразу забеременеть, тогда он отстанет… заведет себе любовницу.
«-... мы будем жить долго.
- И счастливо?
- Конечно, как иначе. – Брокк убирает дорожку из ленты. – Счастливо… и очень-очень долго…в Долине или в городе. Там где ты захочешь.
Не так уж важно, если вместе и счастливо. Кэри знает, что у счастья привкус утреннего кофе, которое варят здесь с корицей и каплей лимонного сока для кислоты. Аромат свежего хлеба и молока, оно в фарфоровом кофейнике с нарисованной коровой… счастье звенит в крови, и просто так… колокольчики из ее косы не все еще собрали…
И разве важно где?
С кем – дело иное. И наверное, он тоже понимает, если улыбается.
Близкий далекий человек» (с.)
Возможно, я чудовище, но ... я буду защищать свою семью любыми средствами.
... любовь - опасная вещь, заставляет терять разум.
... вдвоем. ...вдвоем выживать проще.
Леди не бегают? Пожалуй. Они очень быстро ходят…
– Шампанское будешь?
– Буду… а нам можно?
– Нам все можно, – подумав, решила Кэри и привела весомый, как ей показалось, аргумент. – Я замужем… а ты почти… и у меня муж улетел с любовницей… а у тебя… у тебя…
– Улетит, – мрачно заметила Грай, растирая глаза. – С любовницей.
– Он меня не любит… твой любил и все равно улетел, а мой… он сволочь.
– Почему?
– Потому что не любит. Разве не понятно?
– А с чего ты взяла, что не любит?
– Если бы любил, то не стал бы любовницу заводить…
– А он…
– А я не знаю… я запуталась. Я дура и… – Она опять заскулила, а из раскрасневшихся глаз градом покатились слезы.
"На столике стояли перья и высокая чернильница-непроливайка, десяток губок и эбонитовая палочка, которой Кэри не столько правила чертежи, сколько чесала шею. А порой, засунув в волосы, забывала и принималась искать.
Она умела молчать.
И слушать.
Говорить, как-то остро ощущая момент, когда Брокка начинала тяготить тишина. Она приносила молоко в высоком кувшине синего стекла и шоколадные пирожные, которые ела руками, а потом долго собирала крошки с платья.
Ворчала.
И порой, устав, дремала на том же диванчике. Она забиралась по лесенке к узким окнам и, опершись локтями на подоконник, слушала дождь. Дышала на стекло.
Рисовала.
Спускалась и ледяными ладонями накрывала уши Брокка, требуя немедленно согреть их. А он смотрел в ее глаза и… отступал.
Раз за разом.
Янтарная девочка, легкая, медово-дымная и беспокойная слегка. Со вкусом коньяка и снега, безумное сочетание, от которого он мог бы потерять голову" (с.)
"Гранит шел тяжело, со сложенными крыльями, опирающийся на короткие лапы, он гляделся неуклюжим. И сам же, осознавая эту неуклюжесть, вздыхал. Его место было свободно, и Гранит ворочался, переваливался с боку на бок, ворчал, пытаясь устроиться в каменном ложе.
— Остальные спят, да?
— Идем. — Брокк стянул перчатки и сунул за пояс. — Обсидиан. Или десятый номер.
— Не надо по номерам. Это… неправильно.
Неправильно, но Брокк никому до сих пор не в состоянии был объяснить, зачем давал драконам имена. Блажь. Ему позволительно блажить.
Обсидиан, угольно-черной масти зверь, спал, свернувшись клубком, растопырив массивные лапы, и острый кончик хвоста лежал поверх морды.
— Льдинка…
…белая с отливом в синеву, изящная и быстрая, с колючим капризным норовом и необъяснимой любовью к блестящему. Даже во сне она сжимала посеребренный шар.
— Малахит.
…темно-зеленый, тяжеловесный с виду. Тихоход и меланхолик.
— Октава… Нефрит… Ромашка… ей безумно нравятся ромашки. Я сошел с ума?
— Нет. Женщина и цветы — это естественно.
— Бирюза… и Изумруд. Его я собрал почти заново. Взрывом повредило сильно. Уговаривали… списать.
Остановить сердце, в конечном итоге собрать нового дешевле, чем нынешнего сохранить. К чему тратить время и силы впустую?
Изумруд дремал с полуприкрытыми глазами, в отличие от прочих, темными, выпуклыми. И Брокку казалось, что зверь следит за ним.
— Но ты не согласился. — Кэри стояла рядом и за руку держала, точно боялась потеряться в этом пустом длинном ангаре. — Хорошо, что ты не согласился. Он… очень красивый. Они все красивы…" (с.)
Все-таки есть в заговорах нечто романтическое. - Инголф раскрыл руки навстречу ветру. - Я прямо вижу себя ...
- ... на плахе.
Всем нам приходится чем-то жертвовать, Кэри из рода Лунного Железа. Но кто-то зализывает раны и находит в себе силы жить дальше, а кто-то носится со своим горем всю оставшуюся жизнь. Это опасная дорога. Гнилая.
Женщины не должны страдать, когда мужчины делят власть.
Знаешь, я когда подыхал, все пытался понять, чего ради за жизнь цепляюсь. Больно же было. И сдохнуть, оно все проще, а я, дурак, живу... только там дошло, что не ради чести... не ради рода...нет, просто потому, что жизнь вот она, проходит. А я так и не был счастлив. Так, чтоб до одури, до звезд в глазах и неба под ногами. Это страшно, младшенький, умирать, когда счастлив не был.
К слову, в книге есть презанятнейшая сцена, где герой взбирается по отвесной стене башни, чтобы переговорить с героиней… очень, по-моему, романтично. Не желаете повторить?— Нет.— Жаль. А придется.
Долг - дело, конечно, хорошее, но одними долгами жив не будешь.
И вдруг оказалась в одиночестве, а одиночество опасно тем, что не каждый способен вынести встречу с собой.
– Все-таки есть в заговорах нечто романтическое. – Инголф раскрыл руки навстречу ветру. – Я прямо вижу себя…
– …на плахе.
– Больное у вас воображение, молодой человек.
– Ага. – Олаф зажал ленту между большим и указательным пальцем. – Мой доктор тоже так говорит…