Перед вами – роман, о существовании которого знали все – и которого не читал почти никто.
Роман, о котором известно было только одно – название. Название, переводившееся то как «Человек истории», то как «Социолог»...
Теперь наконец перед вами – и сам роман.
Роман, который вы прочитаете под названием «Историческая личность».
Какое же из названий больше соответствует «букве и духу» книги?
Прочитайте – и решайте сами!
Странное дело - была убеждена, что на буржуйских сайтах рейтинг у "Исторической личности" будет повыше, но, как оказалось, не намного. А я уже было готовилась объяснять непонимание отечественным читателем забугорных университетских реалий начала 1970-х... Теперь же вопрос стоит по-другому: почему по-настоящему хороший университетский роман (а я прочитала их немало) так низко оценен читателями?..
Вымышленный Водолейтский университет представляет собой средоточие всего новомодного, прогрессивного и, не побоюсь этого слова, радикального. Преподаватели и студенты ему под стать - первые притаскивают на лекции младенцев в портативных колыбелях, пишут книги о свободе отношений и приглашают студентов на вечеринки, а вторые выясняют, кто такой Гегель, мучительно выбирают курсы и устраивают сидячие забастовки против неугодных лекторов. И всё же утешительно видеть, что некоторые проблемы сферы образования свойственны не только нам, но и "продвинутому западу". Где заканчивается субъективность личности и начинается объективная оценка преподавателя? Как вытерпеть очередной трёхчасовой факультетский совет? Каким образом в хаос преподавательских будней вписать работу над книгой?.. Но, вообще, на мой взгляд, то, что творится в Водолейте, можно назвать скорее анархией, чем свободой. Я во многом завидую забугорным университетским реалиям (преимущественно в плане материальных возможностей), но у любого процесса, образовательного в том числе, должны быть разумные рамки. Предельная свобода Водолейта приводит, как ни странно, к обратной мысли: никто не свободен, а радикалы способны быть не менее нетерпимы к инакомыслию, чем консерваторы. Собственно, симптоматично, что наиболее адекватными во всей этой чехарде вечеринок, разборок и советов выглядят как раз старомодный декан и незадачливый Генри Бимиш, буржуазно живущий в пригороде. И вот здесь мы, кажется, подходим к ответу на поставленный выше вопрос. Проблема в героях. Мы любим идентифицировать себя с героями, наверное, на этом и держится любовь к литературе - прожить чужую жизнь, пережить чужие эмоции, оказаться в ситуации, которая тебе априори недоступна. И если герои несимпатичны читателю, он безжалостно снижает баллы всей книге, наплевав на психологизм, увлекательные сюжетные повороты, мастерство автора в прописывании тех самых характеров. А ведь большинство героев "Исторической личности" не самые приятные персонажи.
Свободолюбивая и ультрасовременная семья Барбары и Говарда Кэрков выглядит довольно беспомощно ещё в начале - слишком уж навязчиво декларируется их пресловутое равенство в домашних обязанностях, развлечениях и личной жизни вне брака. И чем дальше, тем более неприятен становится Говард - своими интригами на факультете, своей нетерпимостью, своей способностью идти по головам. О, Говард очень умён, только свой ум он направляет на то, как склонить неприступную новенькую преподавательницу к сексу, как изгнать из университета неугодного ему студента, как по-мелкому насолить жене и спровадить из дома её помощницу, а потом взять на её место свою любовницу-студентку... Говард любые ситуации обращает себе на пользу - это, на самом деле, гениальная способность. Барбаре далеко до него - у неё есть только вечерние курсы делового французского, вечеринки с утомительными уборками по факту завершения, радикальные опять же разговоры да редкие выходные в Лондоне в компании молодого актёра. И, скажите, чем же Кэрки отличаются от "занюханной буржуазии", кроме того, что практически не скрывают свои измены?.. До последнего мне была симпатична Флора Бениформ, дама себе на уме, которая балансировала между скучной адекватностью и умеренным радикализмом, высказывала разумные мысли и была не лишена сочувствия к ближним. Не того, которое заставляет рисовать крупными буквами лозунги, взывающие к борьбе угнетённых против эксплуатации, а того старомодного сочувствия, которое заставляет тебя оторвать задницу от стула и помочь коллеге с перебинтованной рукой донести в целости поднос с обедом. Но страсть Флоры к сплетням и грязной изнанке личной жизни нельзя объяснить сферой научных интересов, что бы там она не говорила.
Вообще, "Историческая личность" является очень удачным примером романа "от противного" - вызывая у читателя неприязнь к своему главному герою, Малькольм Брэдбери по сути высмеивает даже не микрокосм университетского мира, а целую эпоху с её чрезмерной наносной свободой, модным атрибутом которой становятся усы мексиканского революционера (это как боливары раньше или популярные футболки с Че Геварой позже - не обязательно искренне верить, чтобы причаститься). Я не знаю, насколько искренен в своем радикализме Говард. Возможно, он действительно верит в то, что пропагандирует, но скорее нет, он просто "поймал волну", а где-то глубоко в душе так и остался обычным буржуа с усами Сапаты, громкими речёвками и беспорядочными половыми связями.
Странное дело - была убеждена, что на буржуйских сайтах рейтинг у "Исторической личности" будет повыше, но, как оказалось, не намного. А я уже было готовилась объяснять непонимание отечественным читателем забугорных университетских реалий начала 1970-х... Теперь же вопрос стоит по-другому: почему по-настоящему хороший университетский роман (а я прочитала их немало) так низко оценен читателями?..
Вымышленный Водолейтский университет представляет собой средоточие всего новомодного, прогрессивного и, не побоюсь этого слова, радикального. Преподаватели и студенты ему под стать - первые притаскивают на лекции младенцев в портативных колыбелях, пишут книги о свободе отношений и приглашают студентов на вечеринки, а вторые выясняют, кто такой Гегель, мучительно выбирают курсы и устраивают сидячие забастовки против неугодных лекторов. И всё же утешительно видеть, что некоторые проблемы сферы образования свойственны не только нам, но и "продвинутому западу". Где заканчивается субъективность личности и начинается объективная оценка преподавателя? Как вытерпеть очередной трёхчасовой факультетский совет? Каким образом в хаос преподавательских будней вписать работу над книгой?.. Но, вообще, на мой взгляд, то, что творится в Водолейте, можно назвать скорее анархией, чем свободой. Я во многом завидую забугорным университетским реалиям (преимущественно в плане материальных возможностей), но у любого процесса, образовательного в том числе, должны быть разумные рамки. Предельная свобода Водолейта приводит, как ни странно, к обратной мысли: никто не свободен, а радикалы способны быть не менее нетерпимы к инакомыслию, чем консерваторы. Собственно, симптоматично, что наиболее адекватными во всей этой чехарде вечеринок, разборок и советов выглядят как раз старомодный декан и незадачливый Генри Бимиш, буржуазно живущий в пригороде. И вот здесь мы, кажется, подходим к ответу на поставленный выше вопрос. Проблема в героях. Мы любим идентифицировать себя с героями, наверное, на этом и держится любовь к литературе - прожить чужую жизнь, пережить чужие эмоции, оказаться в ситуации, которая тебе априори недоступна. И если герои несимпатичны читателю, он безжалостно снижает баллы всей книге, наплевав на психологизм, увлекательные сюжетные повороты, мастерство автора в прописывании тех самых характеров. А ведь большинство героев "Исторической личности" не самые приятные персонажи.
Свободолюбивая и ультрасовременная семья Барбары и Говарда Кэрков выглядит довольно беспомощно ещё в начале - слишком уж навязчиво декларируется их пресловутое равенство в домашних обязанностях, развлечениях и личной жизни вне брака. И чем дальше, тем более неприятен становится Говард - своими интригами на факультете, своей нетерпимостью, своей способностью идти по головам. О, Говард очень умён, только свой ум он направляет на то, как склонить неприступную новенькую преподавательницу к сексу, как изгнать из университета неугодного ему студента, как по-мелкому насолить жене и спровадить из дома её помощницу, а потом взять на её место свою любовницу-студентку... Говард любые ситуации обращает себе на пользу - это, на самом деле, гениальная способность. Барбаре далеко до него - у неё есть только вечерние курсы делового французского, вечеринки с утомительными уборками по факту завершения, радикальные опять же разговоры да редкие выходные в Лондоне в компании молодого актёра. И, скажите, чем же Кэрки отличаются от "занюханной буржуазии", кроме того, что практически не скрывают свои измены?.. До последнего мне была симпатична Флора Бениформ, дама себе на уме, которая балансировала между скучной адекватностью и умеренным радикализмом, высказывала разумные мысли и была не лишена сочувствия к ближним. Не того, которое заставляет рисовать крупными буквами лозунги, взывающие к борьбе угнетённых против эксплуатации, а того старомодного сочувствия, которое заставляет тебя оторвать задницу от стула и помочь коллеге с перебинтованной рукой донести в целости поднос с обедом. Но страсть Флоры к сплетням и грязной изнанке личной жизни нельзя объяснить сферой научных интересов, что бы там она не говорила.
Вообще, "Историческая личность" является очень удачным примером романа "от противного" - вызывая у читателя неприязнь к своему главному герою, Малькольм Брэдбери по сути высмеивает даже не микрокосм университетского мира, а целую эпоху с её чрезмерной наносной свободой, модным атрибутом которой становятся усы мексиканского революционера (это как боливары раньше или популярные футболки с Че Геварой позже - не обязательно искренне верить, чтобы причаститься). Я не знаю, насколько искренен в своем радикализме Говард. Возможно, он действительно верит в то, что пропагандирует, но скорее нет, он просто "поймал волну", а где-то глубоко в душе так и остался обычным буржуа с усами Сапаты, громкими речёвками и беспорядочными половыми связями.
Малкольм Брэдбери не особо популярен в наших краях, скорее даже малоизвестен, а очень зря. Роман читается легко, сюжетная линия развивается очень неспешно, создавая постоянное ощущение, что на следующей странице наконец-то произойдет что-то из ряда вон, не давая забросить книгу, которая может сначала показаться скучноватой. Диалогов практически нет, много описаний и воспоминаний. Похоже на половой акт главного героя: не очень долгая возня и вялый непонятный оргазм.
Авангард социальных перемен — преподаватели-социологи — напрочь отвергают «пережитки», создаваемые веками, вводят «прогрессивные» методики образования, угнетая студентов, учащихся «по старинке», ведут себя нарочито независимо, попирая нормы морали (в особенности женщины), а дети называют их по имени… Но ничего, кроме улыбки, эти инновации не могут вызывать, поскольку весь этот «авангард», по сути, ни черта не делает и не меняет, прикрывая своим новаторским поведением невежество и ограниченность. Ничего не напоминает? Отсутствие противодействия только усугубляет этот фарс. Такой силой могла бы стать неприступная, на первый взгляд, шотландка, которая отказалась сразу возлежать с местячковым arbitrum elegantorum, но и ее сопротивление было слишком вялым и непродолжительным…
Инновации тоже могут быть унылыми, и даже вялые попытки самоубийства, предпринятые скорее для привлечения внимания, не смогли колыхнуть это болото перемен. И роман заканчивается жирной точкой.
Источник
Британцы регулярно поддерживают свою высокую репутацию народа с развитым чувством юмора, который иногда сочетается с бездушием/бездумием/безумием, характерным для современного (видимо, ещё недостаточно политически корректного) образа жизни. Но Малькольму Брэдбери – точнее, сэру Мэлкому Брэдбери – удалось ещё и повысить планку. Смеяться, правда, мне совсем не хотелось, чаще – поёживаться. Почти летальные инъекции отстранённого сарказма, текст, усложнённый против поверхностного чтения и тем самым сделанный более засасывающим* – такую смесь не каждому порекомендуешь, даже себе. Брэдбери напал на меня неожиданно, и я не сразу с ним справился. Браться читать только любителям антигероев, кунсткамер, полотен Босха (одно из которых вполне могло называться «Вечеринка у Керков»), мизантропам и англофилам, и то не всем: возможна аллергическая реакция типа «неужели это происходит в доброй старой Англии?». До наслаждения дойдут не все. Тем не менее, лайвлибовскую оценку в 3.50 считаю несправедливой и выставляю твёрдую «четвёрку».
*добрая тётя переводчик Гурова сделала переводной текст удобочитаемым; в оригинале диалоги не разбиваются на строчки, а идут сплошняком, так что абзацы оказываются большими и даже не всегда сразу понятно, кому из персонажей принадлежит какая реплика.
Почему я не читаю аннотации
Английский вариант «Бесов» Достоевского, роман о современниках-нигилистах.
Лев Данилкин "Афиша"
Когда я слышу фамилию Бредбери, на ум точно не приходит кто-нибудь кроме Рэя Дугласа. Но как можно не захотеть прочитать книгу, на обороте которой красуется вышеприведённая цитата? Пусть даже у автора нет практически никакого сходства с мастером фантастики, конечно, если не считать общую для них фамилию)
Малькольм Бредбери описывает жизнь семейной пары Кэрков - доктора социологии Говарда Кэрка и его жены Барбары. Изменяют они друг другу направо и налево, а Говард так и вовсе собственных студенток не чурается. Собственно, весь роман наполнен фрейдизмом с небольшими вкраплениями из Маркса плюс пары-тройки учёных-социологов, и, несомненно, отменного качества болтологией.
И это фрейдистское пиршество Лев Данилкин преподносит как английские "Бесы". Думаете, Говард Кэрк в конце покончит жизнь самоубийством, как Николай Ставрогин? Конечно нет, взгляды Говарда вообще не меняются на протяжении всего повествования, да и сходство между персонажами абсолютно не просматривается.
Если честно, для меня остаётся загадкой, каким боком здесь появилось упоминание о русском писателе. Или логика такая: нигилисты есть - ага, значит, напишем, что всё как у Достоевского?
Эх, жаль, нет портрета Фёдора Михайловича с характерным жестом руки, известным сегодня как facepalm.
Надо сказать, что роман читается довольно легко (с другой стороны, Донцова - это тоже не тяжёлая литература:)), однако настораживают вставки непонятных и совершенно не относящихся к сюжету деталей:
Он отпирает дверцу водителя; он забирается внутрь; он дважды поворачивает ключ зажигания, чтобы завести мотор. Он проезжает полфута вперед, фут назад, чтобы вывернуться из цепочки машин. Затем выезжает с площади, спускается по склону в суете уличного движения и возвращается к своему дому.
Конечно, читателю безумно интересно узнать, сколько же раз Говард провернул ключ зажигания и на сколько футов отъехал назад.
От двойки книгу спасает всё-таки тонко подмеченная деталь, которая сегодня даже более актуальна, чем во время написания романа (60-70-е гг ХХ века). Это удивительная способность радикальных либералов отказывать в свободе мысли и свободе выбора тем, кто с ними расходится во взглядах. Бредбери сумел уловить этот момент и вплёл его в характер Говарда Кэрка.
Ну а в заключение отдельное спасибо надо сказать Льву Данилкину за двухнедельное чтение непонятно чего. Синяя мутная тройка.
Про университет и про образ жизни профессора-социолога - будет интересно и завидно таким же, как я, несчастным студентам-социологам.
Ооочень завидно)
Каждое слово, которое вы произносите, это декларация вашего мировоззрения.
Однако творчество – процесс ни с кем не разделяемый и внутренний; и сейчас Говард пребывает в той посткоитальной литературной прострации, в которую впадают те, кто слишком много времени посвящает собственным, ни с кем не разделяемым, построениям и сюжетам; его тянет погрузиться, вмешаться в более крупные, величавые, более великолепные сюжеты, чем те, которые набрасывает история.
Странно быть экзистенциалистом, когда тебя не существует.
Генри оказался в плену саморазрушительного цикла. Он не верит в собственное существование. Его агрессивность обращена вовнутрь, обращена против него самого. Он презирает себя и ощущает себя презираемым. Он не находит живых ценностей, живых чувств и впадает во внезапное отчаяние.
Мужчина формирует женщину. У него есть перед ней преимущества. Он задает темп.