Сатирико-юмористическая повесть замечательного русского писателя Е.П.Дубровина (1936—1986) – «Племянник гипнотизера», подлинный литературный хит 60-70-х годов XX века, совершенно не утратившая за минувшие десятилетия своей художественной и морально-нравственной силы и ценности.
А теперь собирай чемодан и дуй в свою комнату. Ты опять отличник, а отличники вместе с такими, как я, не живут.
Перед вами выступал ансамбль песни и пляски Дома предварительного заключения.
– А еще я знаешь что люблю? Беляши!
– Какие еще беляши?
– Как? – изумился я. – Ты не слыхал про беляши? Несчастный! Это же мечта! Колодец в пустыне! Благоухание роз! Защищенный диплом!
Я принялся описывать достоинства неизвестного Вацлаву лакомства. Под конец я увлекся и попытался воспроизвести шипение беляшей на сковородке.
"... Она сидела впереди нас, гордая, холодная, словно высеченная из глыбы льда. Было стыдно колоть ее сзади булавкой или дергать за косу, но в девятом классе любовь не знает других проявлений...'
"... Если бы вы знали, как я презираю ваше «человечество»! Этого пресловутого «среднего гражданина», который пьет вино, ест борщи, приволакивается за женой соседа, а в оставшееся время «возводит светлое здание будущего». Ну, какой это герой? Герой — это кто делает что-то необычное, весь отдается своему делу. Но и герой — чепуха. Он герой потому, что все вокруг овцы. Знаете, есть такая пословица: «Молодец — среди овец, а против молодца — сам овца». Если уж жить на земле, то лишь гением..."
"... Чем меньше человек смыслит в вопросе, тем с большим апломбом судит о нем..."
Последнее, что я запомнил в тот день, — вокзал. Вацлав, взъерошенный, бледный, совал в кассу разорванный рубль и требовал билет до Элизабетвиля.
Не удалось мне пристроить рассказы и в редакцию областной газеты. Там, правда, пришли от них в восторг, но взять у меня рукопись почему-то забыли.
— Понимаешь, Боря, миллионы лет назад лежал на берегу моря камень… И вот природа решила создать из него свой идеал. Она взялась его обдувать ветром, палить солнцем, мыть дождями, и в результате появился ты. Сложный, удивительный механизм. Властелин мира. Звено в цепи, ведущей к идеалу. Понимаешь, мы едим, пьем, любим и не подозреваем, что постоянно, но неизменно совершенствуемся. Каждое поколение – звено цепи, и с каждым разом это звено все лучше и красивее. Понимаешь теперь, Борь, почему мы умираем? Потому что природа не терпит несовершенства. Идеал будет жить вечно. Может быть, опять в виде камня…
Рассказы я решил отнести в журнал "Борьба". Помещение редакции сильно напоминало улей, только покинутый пчелами. Побродив полчаса, я наконец, нашел секретаря-машинистку. Она сидела над раскрытой хозяйственной сумкой и ела помидор.
У Вацлава имелась толстая бухгалтерская книга, куда он вносил имена своих возлюбленных, номера их телефонов, место работы, занятие родителей и другие исходные данные. Над кроватью будущий ветврач вместо коврика повесил раскрашенный цветными карандашами лист ватмана – «Расписание свиданий».
Лишь в духах, цветах и конфетах раскрывается женщина. Все остальное – мишура, защитная окраска. А здесь она выдает себя.
Когда они проштудировали весь курс, она сказала:
– Вы извините, но я не слышала ни одного слова. Я любовалась вашим профилем. У вас очень красивый профиль, как у артиста Петрушевича.
Не знаю его фамилии, его мимом дразнили. Учился лет пять назад в нашем институте Вот хохмач был! Под любого мог подделаться. Один раз ректор в командировку уехал, так он под него подделался, зашел в кабинет и целый день принимал посетителей. Даже заседание ученого совета провел. А вечером дочка ректора к своему папаше зашла и тоже не узнала. Даже в щечку поцеловала. Он из-за этого и все дело затеял, чтобы она его в щечку поцеловала. Полгода потом не могли разобраться. Ректору стали не доверять. Так перед каждым заседанием он себя за бороду дергал, чтобы доказать, что настоящий.
Ишь ты. На Краснознаменной тоже такой же случай был. Тот с четвертого сиганул. А время – три часа ночи, ни машин, ничего. Так муж его на себе два километра до больницы пер.
– Гляди – твой некролог! – сказал Петр.
Да, это было Сашкино жизнеописание. По всей форме, с портретом и словами: «Память о нем будет вечно жить в наших сердцах».
Скиф просиял.
Лысый художник достал кнопку, поискал свободное место на ватмане и, не найдя его, вонзил в фотографию, прямо Сашке в лоб.
– Куда колешь? – не выдержал племянник гипнотизера. – Никакого почтения к умершему человеку!
– Был бы человек, а то – так, – буркнул, не оборачиваясь, профкомовец.
Скиф вспыхнул.
– Зачем же тогда написали: «Память о нем будет вечно жить в наших сердцах»?
– Так всем пишут. Уж на что был дрянь человек, и то написали.
– Чем же он был «дрянь»? – спросил Сашка.
Художник достал из кармана еще кнопок, сдул табачные крошки и неторопливо продолжал:
– Уж сколько лет здесь работаю, а такого не видал. Не было таких в нашем институте.
– Ты говори конкретно, – насупился Скиф. Этот разговор, видно, сильно задевал его.
– Могу и конкретней. Для него ничего святого не было. Над всеми смеялся, всех обманывал. Для него обмануть, оставить в дураках человека – одно удовольствие. Будь моя воля, я бы в институте вечер отдыха устроил по случаю его утопления.
Племянник гипнотизера сделался мрачнее тучи.
– Ты, парень, что-то уж чересчур разговорчивый, – сказал Скиф. – Я таких не люблю. Обернись-ка!
Однако должного эффекта не получилось. Профкомовец, конечно, очень удивился, но со стула не упал.
– Жаль, – сказал он. – Полдня просидел над этой штуковиной, а теперь ни рубля не заплатят.
В сорок восьмую комнату комендантша тетя Дуся заглянула просто так, для очистки совести. Живущий в этой комнате Петр Музей, конечно, не мог позволить такого легкомыслия, как похищение с плиты кипящего чайника.
Но картина, которую увидела тетя Дуся, заставила ее оцепенеть. Отличник, член профкома, редактор стенной газеты, человек, с которым даже преподаватели здоровались за руку, валялся прямо в туфлях на скомканной кровати и заплетающимся языком бормотал формулы. На столе стоял пропавший чайник, валялись огрызки соленых огурцов и колбасы.
Не веря своим глазам, тетя Дуся приблизилась на цыпочках к кровати и привычно втянула воздух широкими ноздрями, похожими на телефонные мембраны. Сомнений не было. Пахло спиртным.
– Ах ты, сердешный, – пожалела тетя Дуся и деликатно удалилась из комнаты, захватив чайник.
Слух о том, что Петр Музей напился, быстро распространился по общежитию. В сорок восьмую комнату стали заглядывать любопытные. На пьяного человека вообще интересно посмотреть, а на отличника и общественного деятеля – тем более.