«Кротовые норы» – сборник автокритических эссе Джона Фаулза, посвященный его известнейшим романам и объяснению самых сложных и неоднозначных моментов, а также выстраивающий «Волхва», «Мантиссу», «Коллекционера» и «Дэниела Мартина» в единое концептуальное повествование.
«Писатель никогда ничего не должен ждать от других людей. Он пишет только для себя!»
Жюльен Грак
Вероятно, я тороплюсь с выводами, но Фаулз-романист, на мой взгляд, гораздо интереснее, изобретательнее и убедительнее Фаулза-публициста. Разумеется, фамилию Фаулз в предыдущем предложении нужно взять в кавычки: речь идет не о реальном писателе, авторе эссе из сборника «Кротовые норы», а о моем представлении о нем. Вещь очевидная - «человек не знает ни солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце, руку, что осязает землю», – но сам Фаулз неоднократно возвращается к этой теме: пишет о публичной псевдоперсоне, маске, что скрывает писателя от читателя, Голдинге и «Голдинге» и т.д.
За долгие годы читательства вопреки здравому смыслу у меня сформировался ряд пожеланий к нехудожественной прозе писателей. Например, когда профессиональный писатель пишет статью на общественно-политическую тему, мне хочется, чтобы голос его дрожал от волнения, а если страсти нет, то и писать не стоило; для объективно-аналитических рассуждений существуют журналисты и политологи. Статьи о литературе и творчестве других писателей должны быть в первую очередь оригинальными и только затем - искренними; а личное, автобиографическое письмо – должно ли оно существовать в принципе? Всё, что нужно о себе, по-моему, большинство писателей уже сказали в художественной прозе, с остальным справятся биографы. Ребячество, конечно, но c’est plus fort que moi. Надо ли говорить, что у Фаулза всё иначе? Например, читая «Фолклендские острова и предсказанная смерть», - замечательное эссе, вдумчивое, неторопливое, но... равнодушное? - так и хотелось воскликнуть: «о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл». Словом, эссеистика Фаулза, и это моё главное впечатление от сборника, носит исключительно абстрактный характер и, по сути, представляет собой набор отвлеченных рассуждений на заданную тему. Попробую пояснить на примере.
Представим ситуацию: некий человек, режиссер по профессии, посмотрел в молодости «лучший фильм всех времен и народов» «Гражданин Кейн». Прошло двадцать лет, за это время наш герой ни разу не пересматривал фильм (но наверняка встречался с аллюзиями и цитатами в других произведениях, допустим, он читал «Дэниела Мартина»), забыл сюжет, имена действующих лиц, что такое «розовый бутон», но хорошо помнит свои ощущения от единственного просмотра. Неожиданно этот человек решает написать эссе о «Гражданине Кейне» и постараться объяснить, почему фильм Орсона Уэллса считается «культовым». Сразу же возникает вопрос: почему герой уверен в «значимости» фильма, если он его не помнит? Из-за яркого первого впечатления или потому что таково общее мнение? Но тогда на каком основании он доверяет своему первому впечатлению (мнению других)? Наш герой рассуждает примерно следующим образом: Орсон Уэллс расчистил вокруг себя определенное пространство в истории кино и благодаря этому стал как бы вехой, контрольной точкой для всех режиссеров, явившихся после него. Это личное ощущение автора статьи или попытка объяснить «долгую жизнь» фильма?
Вышенаписанное – вольный парафраз статьи Фаулза «Мои воспоминания о Кафке». Понятно, почему Фаулз никогда не перечитывал Кафку (страх перед подражанием), но при этом уверен, что хорошо его знает («что мне действительно хорошо известно в его творчестве, так это его дух, тон его голоса, краски (или их отсутствие), тенденция и подспудный смысл его работ, его блистательная единая метафора»), но зачем писать столь бессодержательное и отвлеченное эссе о Кафке? Чтобы поговорить о себе, не обозначая прямо предмет разговора? Кажется, такой прием обманчивой скромности устарел уже со времен Монтеня. Не понимаю. Видимо, никогда мне не стать Образцовым читателем, по терминологии Умберто Эко, и не научиться «правильно» интерпретировать тексты.
И раз уж речь зашла об Умберто Эко, интересно было бы сравнить реакцию читателей – на предмет побуждения прочитать описываемую книгу – на рекомендации Эко и Фаулза.
Умберто Эко о «Сильвии» Жерара де Нерваля:
«Я прочел её в двадцать лет и с тех пор продолжаю перечитывать… Я успел изучить каждую запятую и каждый потайной рычажок этой повести. Сорок лет перечитывания одного и того же произведения показали мне, какие глупцы те, кто утверждает, что препарирование и дотошный анализ текста убивают его магию. Хотя я знаю «Сильвию» во всех её анатомических подробностях – возможно, потому, что я знаю её так хорошо, - всякий раз, снимая её с полки, я заново влюбляюсь в неё, словно читаю впервые».
Джон Фаулз о «Большом Мольне» Ален-Фурнье:
«Большой Мольн – это, по-моему, одна из тех редких книг, которую – что пошло бы лишь на пользу читателю – не следовало никогда подвергать анализу. Я помню, что когда впервые – давным-давно, еще школьником – прочел «Большой Мольн», он так сильно подействовал на меня, задел в моей душе столько тайных струн, что уж мне не хотелось слушать ничьих разъяснений, в чем же заключается тайный смысл этого произведения. Разумеется, это вовсе не означало, что тогда я уже сам разобрался во всем и понимал, почему эта книга оказывает на людей такое воздействие; и все-таки я считал, что относиться в ней так, как относятся к обычным книгам, и уж тем более анализировать, раскладывать по полочкам её содержание совершенно недопустимо, как нельзя разбирать на отдельные нити сотканное кудесником невыразимое волшебство».
Вполне вероятно, что результат сравнения был бы равным. В действительности, «в подходах» двух писателей нет противоречия. Но фаулзовское «никогда не подвергать анализу» - обычная фигура речи. Чем принципиально отличается анализ прочитанной книги от анализа впечатлений от прочитанной книги? Такая же риторическая фигура и «сотканное кудесником волшебство». И здесь мне видится главный недостаток эссеистики «Фаулза»: написано очень красиво (в отличие от настоящей рецензии), но слишком много риторики, софизмов и расплывчатых формулировок. Но все «претензии» неуместны: писатели, настоящие писатели, как Джон Фаулз, пишут только для себя!
«Писатель никогда ничего не должен ждать от других людей. Он пишет только для себя!»
Жюльен Грак
Вероятно, я тороплюсь с выводами, но Фаулз-романист, на мой взгляд, гораздо интереснее, изобретательнее и убедительнее Фаулза-публициста. Разумеется, фамилию Фаулз в предыдущем предложении нужно взять в кавычки: речь идет не о реальном писателе, авторе эссе из сборника «Кротовые норы», а о моем представлении о нем. Вещь очевидная - «человек не знает ни солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце, руку, что осязает землю», – но сам Фаулз неоднократно возвращается к этой теме: пишет о публичной псевдоперсоне, маске, что скрывает писателя от читателя, Голдинге и «Голдинге» и т.д.
За долгие годы читательства вопреки здравому смыслу у меня сформировался ряд пожеланий к нехудожественной прозе писателей. Например, когда профессиональный писатель пишет статью на общественно-политическую тему, мне хочется, чтобы голос его дрожал от волнения, а если страсти нет, то и писать не стоило; для объективно-аналитических рассуждений существуют журналисты и политологи. Статьи о литературе и творчестве других писателей должны быть в первую очередь оригинальными и только затем - искренними; а личное, автобиографическое письмо – должно ли оно существовать в принципе? Всё, что нужно о себе, по-моему, большинство писателей уже сказали в художественной прозе, с остальным справятся биографы. Ребячество, конечно, но c’est plus fort que moi. Надо ли говорить, что у Фаулза всё иначе? Например, читая «Фолклендские острова и предсказанная смерть», - замечательное эссе, вдумчивое, неторопливое, но... равнодушное? - так и хотелось воскликнуть: «о, если бы ты был холоден, или горяч! Но как ты тепл». Словом, эссеистика Фаулза, и это моё главное впечатление от сборника, носит исключительно абстрактный характер и, по сути, представляет собой набор отвлеченных рассуждений на заданную тему. Попробую пояснить на примере.
Представим ситуацию: некий человек, режиссер по профессии, посмотрел в молодости «лучший фильм всех времен и народов» «Гражданин Кейн». Прошло двадцать лет, за это время наш герой ни разу не пересматривал фильм (но наверняка встречался с аллюзиями и цитатами в других произведениях, допустим, он читал «Дэниела Мартина»), забыл сюжет, имена действующих лиц, что такое «розовый бутон», но хорошо помнит свои ощущения от единственного просмотра. Неожиданно этот человек решает написать эссе о «Гражданине Кейне» и постараться объяснить, почему фильм Орсона Уэллса считается «культовым». Сразу же возникает вопрос: почему герой уверен в «значимости» фильма, если он его не помнит? Из-за яркого первого впечатления или потому что таково общее мнение? Но тогда на каком основании он доверяет своему первому впечатлению (мнению других)? Наш герой рассуждает примерно следующим образом: Орсон Уэллс расчистил вокруг себя определенное пространство в истории кино и благодаря этому стал как бы вехой, контрольной точкой для всех режиссеров, явившихся после него. Это личное ощущение автора статьи или попытка объяснить «долгую жизнь» фильма?
Вышенаписанное – вольный парафраз статьи Фаулза «Мои воспоминания о Кафке». Понятно, почему Фаулз никогда не перечитывал Кафку (страх перед подражанием), но при этом уверен, что хорошо его знает («что мне действительно хорошо известно в его творчестве, так это его дух, тон его голоса, краски (или их отсутствие), тенденция и подспудный смысл его работ, его блистательная единая метафора»), но зачем писать столь бессодержательное и отвлеченное эссе о Кафке? Чтобы поговорить о себе, не обозначая прямо предмет разговора? Кажется, такой прием обманчивой скромности устарел уже со времен Монтеня. Не понимаю. Видимо, никогда мне не стать Образцовым читателем, по терминологии Умберто Эко, и не научиться «правильно» интерпретировать тексты.
И раз уж речь зашла об Умберто Эко, интересно было бы сравнить реакцию читателей – на предмет побуждения прочитать описываемую книгу – на рекомендации Эко и Фаулза.
Умберто Эко о «Сильвии» Жерара де Нерваля:
«Я прочел её в двадцать лет и с тех пор продолжаю перечитывать… Я успел изучить каждую запятую и каждый потайной рычажок этой повести. Сорок лет перечитывания одного и того же произведения показали мне, какие глупцы те, кто утверждает, что препарирование и дотошный анализ текста убивают его магию. Хотя я знаю «Сильвию» во всех её анатомических подробностях – возможно, потому, что я знаю её так хорошо, - всякий раз, снимая её с полки, я заново влюбляюсь в неё, словно читаю впервые».
Джон Фаулз о «Большом Мольне» Ален-Фурнье:
«Большой Мольн – это, по-моему, одна из тех редких книг, которую – что пошло бы лишь на пользу читателю – не следовало никогда подвергать анализу. Я помню, что когда впервые – давным-давно, еще школьником – прочел «Большой Мольн», он так сильно подействовал на меня, задел в моей душе столько тайных струн, что уж мне не хотелось слушать ничьих разъяснений, в чем же заключается тайный смысл этого произведения. Разумеется, это вовсе не означало, что тогда я уже сам разобрался во всем и понимал, почему эта книга оказывает на людей такое воздействие; и все-таки я считал, что относиться в ней так, как относятся к обычным книгам, и уж тем более анализировать, раскладывать по полочкам её содержание совершенно недопустимо, как нельзя разбирать на отдельные нити сотканное кудесником невыразимое волшебство».
Вполне вероятно, что результат сравнения был бы равным. В действительности, «в подходах» двух писателей нет противоречия. Но фаулзовское «никогда не подвергать анализу» - обычная фигура речи. Чем принципиально отличается анализ прочитанной книги от анализа впечатлений от прочитанной книги? Такая же риторическая фигура и «сотканное кудесником волшебство». И здесь мне видится главный недостаток эссеистики «Фаулза»: написано очень красиво (в отличие от настоящей рецензии), но слишком много риторики, софизмов и расплывчатых формулировок. Но все «претензии» неуместны: писатели, настоящие писатели, как Джон Фаулз, пишут только для себя!
Оксфордский энциклопедический словарь: «Кротовые норы – гипотетические связи между далеко отстоящими друг от друга областями пространства-времени». Определение из квантовой физики. Кстати. Есть прекрасный научно-популярный фильм на сей счет, спродюссированный Морганом Фрименом. Но это – к слову.
53 страницы с комментариями (из 700): книжка – сборник эссеистики романиста. Возможно, это было заблуждением, неверной посылкой, но одно время меня интересовала современная британская проза. Точнее тема такая – пост имперский синдром. Существует ли он подобно фантомной боли удаленной конечности? И если – да, то где же его искать ещё, как не в Британской империи, простите, литературе. Кстати, как джентльмен, Фаулз пишет об утрате domaine, которую в комментариях переводят как поместье, владение, домен, у Фаулза – утрата корней, - думается, он смотрит шире: утрата империи как основы первенства, аристократизма и потрясающей материальной культуры нации. Но это, разумеется, сугубо имхо.
О, разумеется, можно напридумывать кучу всяких идей относительно вечно саднящего статуса экс-метрополии с темами глубокого писателя. Например. «Гибельная извращенность коллекционера» - выражение Фаулза. Почему бы не придумать свою «систему», объясняющую неосознанное стремление удержать ускользающее материальное, осязаемое, пришедшее, накопленное той эпохой – невозвратимой как золотой век?
Или тема непреходящей любви к естественной истории. Можно и так посмотреть: нарождающемуся колониалисту Британской империи – от Робинзона Крузо до вполне зрелого и почти последнего колониалиста Уинстона Черчилля – знание географии, ботаники, эволюции видов и истории земель были совершенно необходимы. Для проекта «Империя». Вот и вся эзотерика.
Третья большая тема Фаулза – природа вообще. Ну, тоже: почему бы не продолжить в том же ключе? Тем более, что газоны – подстрижены, архитектура – на загляденье, высокомерие – на месте, с ИРА – почти полное замирение, беженцы – перед Ла-Маншем.
К чему я? У каждого свой Фаулз, в своем контексте. Обратите и зацените оригинальность мысли! У меня, для меня он – такой, мудрый человек уходящей эпохи. Да что там эпохи: если так дальше пойдет – цивилизации.
Позвольте дать несколько цитат из эссе Фаулза в соответствующем разделе. А в заключение имел бы нескромность порекомендовать фильм «Зулу». Он не имеет отношения непосредственно к Фаулзу. Он – о Британии, над которой когда-то не заходило солнце.
Потрясающе! Именно после этого "произведения" Фаулз рискует попасть в "топ-лист" моих любимейших (представляете, как ему лестно было бы услышать это!). Да-да, не после написанных им романов, но после его небольших работ, открывающих нам тернистый путь не только к его личности, но и к обществу в целом.
Представьте себе, что основные ваши убеждения, взгляды, принципы и интересы представлены в ретроспективе - пласт за пластом, с временными наслоениями и вкраплениями, образуя богатый "культурный слой" вашей жизни, пронизанный червоточинами, способными перенести в мгновенье ока сквозь пространство и время вашей памяти. Это и будут ваши "кротовые норы".
Здесь же речь пойдет о "Кротовых норах" Фаулза.
В аннотации к книге подчеркивается ее важность в качестве дополнительного материала после прочтения романов писателя, а как по мне, она интересна и как самостоятельное произведение. Вернее, сборник.
Даже для тех, кто не знаком с Джоном Фаулзом, а его книг и в руках не держал, эссе о различных писателях - от Марии Французской до Голдинга, размышления о писательстве, как образе жизни и о судьбе писателя, а также заметки об экологии и живой природе, должны быть интересны. Именно благодаря им я, например, познакомилась с ле "Песнь о жимолости", с фотографиями Фэй Годвин и замечательной жизнью Джона Обри.
К тому же, и написано это все человеком не "с улицы". Все темы, которые Фаулз поднимает в своих эссе, являются для него глубоко личными, не просто обдуманными, но прожитыми - это видно хотя бы по тому, как интегрированы они в его личный жизненный опыт, о котором он, кстати, довольно много и увлекательно рассказывает.
Мне даже немного жаль, что эта книга не попалась мне первой из всех сочинений Фаулза. Любопытно было бы познакомиться с ним не с "черного" входа, посредством "Волхва" (первая книга, которую я у него прочла), а с этого, "парадного". Познакомиться с ним как с человеком, а не как с писателем.
Именно здесь Фаулз снимает маску "демиурга" и говорит от своего имени, формируя в воображении читателя свой образ со всеми взглядами, противоречиями, принципами, фантазиями, страхами и увлечениями, свои "кротовые норы".
Почему-то сейчас, когда книга прочитана, хочется попрощаться с ней словами ее же автора: "Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами". У меня осталось сложнообъяснимое чувство, что Фаулз, несмотря на славу романиста, в первую очередь поэт, но поэт, пишущий не словами.
дорогой джон!
«Чувство утраты весьма существенно для романиста и замечательно плодотворно для его творений, какую бы душевную боль ни причиняло оно ему самому».
«Язык не мог компенсировать мне утрату, но, нанизывая одно за другим слова, я сумел хотя бы создать что-то такое, что помогло мне громко заявить о своей утрате… Чувство утраты дало мне голос. Только то, что безвозвратно утеряно, требует, чтобы его непрестанно называли по имени: маниакально веришь, что если все время звать утраченное, оно обязательно вернется. Без утрат не было бы литературы» Гюнтер Грасс. Утраты
У меня новый роман! Роман о романе, о романах, я читаю Фаулза и я в него влюблена, как будто мы со старым другом встретились и предались легкой болтовне за чашкой чая, иронизируя, восхищаясь, подшучивая и обмениваясь впечатлениями о книгах. Если бы я могла я бы его расцеловала, это не книга, это бальзам на душу, вон он - человек! Не "онанирующие критики", которые
"Но высказавшись обо всем этом достаточно недобро, я признаю, что Кафка оказал на меня влияние. Несколько немецких критиков сообщили мне об этом. "
, а настоящий автор, такой какой он есть. это очень, как окаянные дни бунина , звучит дико, но я почти смеялась, сама с собой, с книгой в метро, хотя в общем-то нет ничего смешного. Но просто я тоже позавчера дочитала кафку и мысли фаулза - мои мысли, он вообще! Я страстно прижимала к себе книжку каждые 5 минут не в силах совладать с эмоциями, когда меня переполняет восхищение, я не знаю что мне делать - слишком много мыслей, с одной стороны мне хочется рассказать всем и делиться-делиться, а с другой мне нужно прежде все это испытать самой, пережить и слишком большая доза вредна, я перевариваю по чуть-чуть, тяну удовольствие по страничке. Есть нужда говорить что Коллекционер - моя любимая книга, а Сара, женщина французского лейтенанта, с ее свободой - один из лучших женских портретов в литературе на мой вкус?
Присоединяйтесь:
Не могу вспомнить ни одного эпизода из Кафки, за исключением того, где человек, лежащий в постели, превращается в таракана. Мне кажется, это было в рассказе, который называется «Метаморфоза». Помимо этого образа, ничего конкретного вспомнить не могу. Не знаю, что Кафка хотел сказать этой историей.
Фаулз просто душка.
Мы знаем, что в книгах об Алисе присутствует – хотя и глубоко скрытый – плотный слой математической логики; а в Доджсоне мы, несомненно, узнаем ученого пионера-исследователя как в области юмора, так и в области психологии, если не в математике самой по себе, – хотя зеркальная вселенная и антивещество современных физиков, вне всякого сомнения, очень пришлись бы ему по душе. Но, по-видимому, его символический мир слишком абстрактен и расплывчат, чтобы прилагательным «кэрролловский» или «алисийский» удалось проскользнуть в наш повседневный словарь. Такая жалость! Я, например, не смог бы подобрать лучшего слова для определения той внешней политики, какую ведут Соединенные Штаты последние несколько лет.
«Честный писатель» — это почти оксюморон.
Совесть англичанина слишком часто удовлетворяется актом внутреннего неодобрения: наше национальное заблуждение заключается в том, что такой акт что-то действительно значит.
Чем дальше, тем больше человеческая свобода живет в человеческом искусстве, и мы не можем допустить – единственное, чего мы никогда не должны допустить, – чтобы нам извне навязывали художественные методы и цели.
Фотография – это не исторический документ и не путеводитель; она ничего не может рассказать нам о жизни тех людей, что скрываются за тем или иным пейзажем; тем не менее по ней можно предположить, каков ее глубинный смысл, каково скрытое от глаз прошлое людей, таящееся за чисто внешней красивой картинкой.
Следуй за неожиданностями, бойся твердого плана – вот правило, которого нужно держаться.