Цитаты из книги «Взгляни на арлекинов! [Смотри на арлекинов]» Владимир Набоков

Я зачастил в «Паб», университетскую таверну, норовя смешаться с молодыми людьми в белых туфлях, но кончил почему-то тем, что спутался с официантками.

Едва я попал вовнутрь самолета, как некая иллюзия дешевой нереальности обуяла меня, - чтобы остаться со мной до конца путешествия. Стоял жаркий июньский день, и фарсовой системе воздушного кондиционирования не удавалось одолеть веянья пота и взвесь «Красной Москвы», вероломных духов, пропитавших собою все, даже карамельки (названные на обертке «Леденец взлетный»), которыми нас щедро оделили перед началом полета. Чем-то сказочным отзывался и яркий крап - желтые завитушки и фиолетовые незабудки, - украшавший оконные шторки. Схоже расцвеченный непромокаемый пакет в кармане сиденья передо мной имел зловещую бирку «для отбросов» - таких, например, как мое подлинное лицо в этой сказочной стране.

Если быть совершенно честным, мне показались знакомыми лишь собаки, голуби, лошади и очень дряхлые, очень кроткие гардеробщики. Они да еще, может быть, фасад дома на улице Герцена. Наверное, лет сто назад я ходил сюда на какие-то детские праздники. Узор из цветов, вьющийся над верхним рядом его окон, отозвался призрачной дрожью в корнях у крыльев, которые мы все отпускаем в такие минуты сновидных воспоминаний.

С самого детства безумие, затаясь, поджидало мена за тем или иным валуном или кленом. Со временем я привык к сепиевому взору этих внимательных глаз, ровно следующих вдоль моего пути. И все же я знал безумие не только в обличьи зловещей тени. Оно являлось мне и как всплеск упоения, такого полного и пронзительного, что само отсутствие непосредственного объекта, на который я мог бы его излить, оказывалось для меня своего рода спасением.

Для практических целей - вроде поддержания тела и духа в состоянии заурядного равновесия, позволяющего не подвергать свою жизнь опасности и не обращаться в обузу для друзей и правительств, я предпочитал латентную разновидность моего соглядатая, в которой страх перед ним проявлялся в лучшем случае как укол невралгии, бедствие бессонницы, битва с неживыми вещами, никогда не скрывавшими, до чего они меня ненавидят (беглая пуговица, снисходящая до того, чтобы ее отыскали, бумажный зажим, вороватый раб, которому мало удерживать вместе два унылых письма, он еще норовит подцепить драгоценный листок из иной стопки бумаг), а в худшем - внезапным спазмом пространства, обращающим, скажем, посещение зубного врача в водевильную вечеринку. Кашу и муть этих приступов я предпочел разноцветью безумия, которое, притворно украсив мое бытие особыми формами вдохновения (духовных восторгов и прочего в этом роде), вполне могло перестать порхать и приплясывать, и обрушившись на меня, искалечило бы или - как знать - уничтожило совершенно.

капиталистическая метафора, а, Марксик?

Когда я проснулся, одно из окон было распахнуто настежь. И разум мой, и зрение уже достаточно обострились, чтобы я смог различить лекарства на столике у кровати. Среди этих жалких насельников я приметил нескольких замешкавшихся путешественников, прибывших сюда из иного мира: прозрачный пакет с немужским носовым платком, найденным и отстиранным кем-то из служителей больницы; крохотный золотой карандашик, вечно выглядывающий из всякой всячины, заполняющей дамскую сумочку; арлекинские солнечные очки, по какой-то причине внушавшие мысль не о защите от резкого света, а о сокрытии век, распухших от слез. Сочетание этих ингредиентов создавало в итоге ослепительный фейерверк смыслов, и в следующий миг (совпадение оставалось еще на моей стороне) дверь моей комнаты дрогнула: мелкое беззвучное движение на миг беззвучно замерло и снова продолжилось медленной, бесконечно медленной чередой многоточий, набранных диамантом. Я издал восторженный рев, и в палату вступила Реальность.

- Его ошибка, - продолжала она, - его болезненная ошибка, на самом деле сводится к сущему пустяку. Он спутал дальность и длительность. Говоря о пространстве, он разумеет время. Все впечатления накопленные им на пути ВП (пес догоняет мяч, к соседней вилле подъезжает машина) относятся к веренице событий во времени, а не к красочным кубикам пространства, которые всякий ребенок волен переставить по старому. У него ушло время на то, чтобы мысленно покрыть расстоянье ВП, - хотя бы несколько мгновений. И когда он приходит в П, им уже накоплена длительность, которая обременяет его! Что же, спрашивается, странного в его неспособности вообразить поворот вспять? Никому не дано представить в телесных образах обращение времени. Время необратимо. Обращенье движения используют только в кино да и то лишь для создания комического эффекта - воскрешенье разбитой бутылки пива…

Единственное настоящее потрясение я испытал, подслушав, как она объясняет какой-то дуре-подруге, что мой “Подарок” включает биографии “Чернолюбова и Доброшевского”! Она пыталась даже поспорить со мной, когда я в опровержение заявил, что полоумный разве мог выбрать себе в предмет двух журналистов третьего сорта, – да вдобавок вывернуть их имена!

Когда девушка начинает говорить, как героиня рассказа, все, что требуется - это немного терпения.

Я бежал из России, не достигнув и девятнадцати лет ... Затем я в течение полустолетия поносил Советскую власть, вышучивал ее, выворачивал наизнанку, чтобы сделать ее посмешнее, выжимал, как мокрое от крови полотенце, пинал дьявола в самое его зловонное место и по иному изводил советский режим при всяком удобном случае, какой подворачивался в моих сочинениях. В сущности говоря, на литературном уровне, к которому принадлежала моя продукция, во все это время не было более дотошного критика большевистской брутальности и основополагающей тупости.

Несколько дней назад мы впервые поцеловались на кухне у старика Нотебоке - искали лёд, набрели на пламя.

- Хватит нюнить! - бывало, восклицала она. - Смотри на арлекинов! - На каких арлекинов? Где? - Да везде! Оглядись по сторонам. Слова, деревья - сплошные арлекины. И обстоятельства, и лица. Возьми наугад любые две вещи - шутку, образ - получишь третьего шута! Иди! Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!

Вторую половину тридцатых отметило в Париже чудотворное возвышение изгнаннических искусств, и с моей стороны было бы дурацкой претензией не признавать, что какую бы чушь ни писал на мой счет кое-кто из самых бессовестных критиков, я оставался высшим достижением этого периода.

я принял дочку и стряпчего с безразличным достоинством, за которое склонные к душевным излияниям парижские русские столь сердечно меня не любили.

Мы забываем - или лучше, склонны забывать, - что влюбленность не зависит от угла, под которым нам видится лицо любимой, но что она - бездонное место под купавами… Пока сон хорош… продолжай появляться в наших снах, влюбленность, но не томи, пробуждая нас или говоря слишком много, - умолчание лучше, чем эта щель или этот лунный луч (англ.).

Луиза развлекала общество одной из своих забавных историй, - я называл их «вешалками имен», потому что они лишь казались связанными с каким-то событием, скажем, с квипрокво, приключившимся на вечеринке, - истинное же их назначение состояло в том, чтобы помянуть какого-нибудь ее родовитого «старого друга» или обаятельного политика, или его двоюродного брата.

- А что такое по-вашему «гений»?- Ну, способность видеть вещи, которых не видят другие. Или, вернее, невидимые связи вещей.- В таком случае, я говорю о состоянии жалком, болезненном, ничего общего с гениальностью не имеющем. Давайте начнем с живого примера, взятого в доподлинной обстановке. Пожалуйста, закройте ненадолго глаза. Теперь представьте аллейку, ведущую к вашей вилле от почтовой конторы. Видите, платаны сходятся в перспективе, а между двух последних - калитка вашего сада?- Нет, - сказала Ирис, - последний справа заменен фонарным столбом, - его не так-то легко разглядеть с деревенской площади, но это фонарь, обросший плющом.- Ну пусть, не важно. Главное, вообразите, что мы глядим из деревни, отсюда , в сторону садовой калитки - туда . В этой задаче нужна особая осторожность в отношении наших «там» и «тут». Покамест «там» - это прямоугольник солнечной зелени за полуотворенной калиткой. Теперь начинаем перемещаться по аллейке. Справа на втором стволе мы замечаем остатки какого-то местного объявления…- Это Ивор его налепил. В нем объявлялось, что обстоятельства изменились, и подопечным тети Бетти следует прекратить их еженедельные визиты.- Великолепно. Продолжаем двигаться к садовой калитке. Между платанами по обе стороны видны кусочки пейзажа. Справа от вас, - пожалуйста, закройте глаза, чтобы видеть получше, - справа от вас виноградник, слева церковь и кладбище, вы различаете его длинную, низкую, очень низкую стену…- У меня мурашки от вашего тона. И еще я хочу что-то добавить. Мы с Ивором нашли в ожине старое покосившееся надгробье с надписью «Dors, Médor!» [28] и с единственной датой - смерти - 1889-й; скорее всего, могила приблудной собаки. Это перед самым последним деревом слева.- Итак, мы добрались до калитки. Мы уж было вошли, но тут вы внезапно остановились: вы забыли купить красивые новые марки для своего альбома. И мы решаем вернуться на почту.- Можно я открою глаза? А то я боюсь заснуть.- Напротив: самое время закрыть их покрепче и сосредоточиться. Мне нужно, чтобы вы вообразили, как вы разворачиваетесь, и «правое» сразу становится «левым», и вы вмиг ощущаете «тут» как «там», и фонарь уже слева от вас, а мертвый Медор - справа, и платаны сходятся к почтовой конторе. Можете это сделать?- Сделано, - сказала Ирис. - Поворот кругом выполнила. Теперь я стою лицом к солнечной дырке с розовым домиком в ней и с кусочком синего неба. Что, можно шагать обратно?- Вам-то можно, да мне нельзя! В этом вся суть нашего опыта. В действительной, телесной жизни я поворачиваюсь так же просто и быстро, как всякий другой. Но мысленно, с закрытыми глазами и неподвижным телом, я не способен перейти от одного направления к другому. Какой-то шарнир в мозгу, какая-то поворотная клетка не срабатывает. Я, разумеется, мог бы сжулить, отложив мысленный снимок одной перспективы и спокойно выбрав противоположный вид для прогулки назад, в исходную точку. Но если я не жульничаю, некая пакостная помеха, которая свела бы меня с ума, примись я упорствовать, не дает мне вообразить разворот, преобразующий одно направление в другое, прямо противоположное. Я раздавлен, я взваливаю на спину целый мир, пытаясь зримо представить себе, как я разворачиваюсь, и заставить себя увидеть «правым» то, что вижу «левым», и наоборот.

Самая ее утонченность остренько отдавала изысканной пошлостью, овевавшей всю ее личность сладким душком распада.

- Довольно кукситься! - бывало восклицала она. - Смотри на арлекинов!
- Каких арлекинов? Где?
- Да везде! Всюду вокруг. Деревья арлекины, слова - арлекины. И ситуации, и задачки. Сложи любые две вещи - остроты, образы - и вот тебе троица скоморохов! Давай же! Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!Видит Бог, так я и сделал.

Такие понятие, как "вероломство", "отступничество", "предательство" и тому подобные, по-русски можно передать одним парчовым, змеиным словом "измена", в основе которого лежит идея перемены или подмены.

...теперь я рад тому, что никогда не был настолько глуп и низок, чтобы не заметить восхитительного контраста между ее воспаленной стыдливостью и теми редкими моментами сладостной неги, в которые на ее лице появлялось выражение детской сосредоточенности, торжествующего наслаждения, а кромки моего недостойного сознания начинали достигать ее слабые стороны.

Обычно мы не мыслим словами, поскольку большая часть жизни - это мимическая драма ...

...все пошло не так: днем он попросту игнорировал меня, а наши ночи были исполнены несовместимости.

Она повернулась ко мне, и прежде чем я успел произнести какие-то сумбурные слова - слова сожаления, отчаяния, нежности, - она покачала головой, не позволяя мне подойти ближе. "Никогда", - проговорила она, и у меня духу не хватило разобрать, что именно выражало ее бледное, искаженное лицо.