Дарить подарки всегда приятно, а дарить дорогим людям приятней вдвойне. Потому я с огромным удовольствием дарю вам эту небольшую, но добрую сказку:)
Занемог наш князюшка, занемог соколик, охохонюшки… Кто на помощь придет, кто батюшку из беды выручит? Чай, не прострел, а воля черная! Видать, только лесной кудеснице под силу с этой немочью справиться. А и справлюсь. Я ж если за дело возьмусь, у меня враз на ноги встанешь. Разойдись народ! Сама Лесовика Берендеевна князя выручать едет.
А я что? Нос задеру, вроде и чин выдержала. А уж как одни останемся, так за всё друг с друга спросим, мы же оба в должниках ходить не любим, вот всё и торгуемся. Так уж двух сыночков наторговали, глядишь, и еще появятся. Мы на это дело щедрые.
Тут уж лес заповедный люди добрые десятой дорогой обходят. Батька ж с дружком своим любимым поймают и пить с собой заставят. У них-то глотки луженые, а прохожим боги столько сил не отмерили, вот и спасаются, как могут, чтоб под кочкой потом не проснуться с медведем в обнимку
— Ты прости меня, князюшка, что душу тебе измотала. За вредность мою прости, за важность глупую и за то, что прочь гнала, и назад не велела возвращаться. Мне без тебя и свет не мил. Не хочу я больше быть важной и одинокой. О тебе одном и днем, и ночью думаю. Ты вернись ко мне, Велеслав, а я уж как прежде дурить не буду. Нос задеру, куда я без этого? А гнать не стану.
— Вот же паскудная баба! Я ее с того дня ищу, а она под носом засела, да батюшку до конца уж извести собралась. Не бывать тому!
— Не бывать, — киваю согласно.
— Своими руками в калач сверну!
— За мной становись, я первая крутить ее буду.
— Тогда я потом ее рвать стану.
— Коль чего останется.
— Не жадничай,
«Как же, — говорю, — князь великий, ты сердце-то себе рвать будешь? Давно уж на нее заглядывался, теперь и вовсе близок стал. Кого еще к себе в дом звала? Кого чаем потчевала? Кого назад провожала? Люб ты ей, Велеслав Радомирович, видят боги, люб».
Усмехнулся вновь князюшка и головой покачал. «Может и люб, — говорит, — да только жизнь уйдет, пока она любовь свою признает.
Я еще чуточку нос позадирала, да и за ним кинулась.
Прощай, Лесовика Берендеевна. Живи, как привыкла, и я так жить стану, как до тебя жил. Другую искать велишь? Будь по-твоему. Устал уж я в закрытые двери стучаться. Сиди пеньком. Пусть одна, зато важная.
— Опомнись, Леся, князь я твой. Нельзя меня скручивать: ни в рог, ни в крендель. От меня так толку не будет.
— Нет от тебя проку, вред один, — отвечаю. А Велеслав опять спорит:
— Я земле защитник и люду простому отец родной, а ты со мной непотребство сотворить удумала. Не согласный я в рог крутиться, и в землю тоже не пойду. На кого я княжество оставлю?
Тут и повадился. Я в делах и заботах верчусь, а у дверей уж гость стоит, пряниками заманивает. Я вроде и осерчаю, что не зван явился, а на пряники погляжу, да рукой махаю. Чего с ним сделаешь, раз уж приперся?
Он руками и всплеснул:
— О чем говоришь, Лесовика Берендеевна? Кроток я стал, разве сама не видишь? И со своим долгом смирился, и тебе твой простил. Отдать ведь не хочешь? Не хочешь. А я и сам не возьму, даже если уговаривать станешь. Даже за варенье твое не возьму, а уж даром тем более. Ходи в долгах, жадина лесная, а я смиренен, всё снесу.
Развернулась и пошла себе в лес обратно, а на душе, прям, лето ясное — до того хорошо стало. А нечего тут нахальничать. Долго терпеть не буду. Вот пусть теперь помучится.
— Леся! — князь кричит. — Вернись, хозяюшка! Не со зла я!
Так и я по доброте душевной.
Сжал ручищами своими крепкими, к себе притянул, да так в губы и впился. Тут я осерчала. Это что ж такое делается?! Где это видано, чтоб кудесниц так хватали да без спросу целовать решались?! Князь еще называется! А я его еще от беды избавила, а он, вон, чего вытворяет!
— Ну? — спрашиваю, а сама руки на груди сложила, нос ворочу — гордая. А как же?
— Благодарствуй, красавица, — снова князь поклонился, — что от лиха черного избавила. Коль не ты, так и помер бы через два дня. Одна ты такая кудесница, другой уж не сыщется.
Не говорит, а мед льет, как не заслушаться? Вот и слушаю, но строгость храню. Я вам не девка деревенская, чтоб маком от слов приветливых цвести… потом зарумянюсь, дома. А сейчас и не смутилась вовсе, мороз это все щеки трет, да багрянцем красит. Мороз, я говорю! Так-то.
— Что ж за добрый молодец, который спасибо устами чужими сказать хочет, да гостя желанного дожидается, сам не позвавши?
— Так ведь в первый раз почет оказать хотел, а в другой раз я идти упросился. Князь гордый — ты горячая, а мне за батюшку и пострадать нестрашно.
Но князю за заботу кивнула даже, но на том доброта моя и закончилась. А как ей не закончиться, коли он, злыдень надоедный, моченьки не дает? И ведь не нахрапом, чтоб меня рассердить, а словом добрым. А как на такое дурно ответить? Только с глаз долой послать, да в сердцах плюнуть.
Дары князю на поправку остались, а мы с Чалой в родной лес отправились. Воевода уж не останавливал, а князю и вздохнуть не дали — такой вой поднялся. Прислужники да сродники князевы от радости голосят, девки с горя — жених-то какой из рук уплыл.
Я так руками и всплеснула. Это что ж такое делается?! Меня — кудесницу из заповедного леса не пускают, сами помочь князю похваляются! Так ведь не умений у дурачья, ни премудрости, а всё туда же — спасатели. Обернулась я к стражам, а сама чую, глаза уж углями разгораются. Ну, думаю, сейчас от злости стену крепкую разнесу, потом сами виноваты будут. А воевода княжеский — Никуша тут и крикни:
— Госпожа Лесовика, езжай!
Понял, супостат, что сейчас город ломать стану, вот и одумался. Хоть в ком-то еще почтение осталось.
Вот и свернула к деревьям, что у дороги рядком росли. Рукой махнула, они меня с Чалой и пропустили. Побежал опять возок резво, а люди-то роптать стали. Руками машут, про черед кричат, да про бесстыжесть мою. Ну, так я всех недовольных запомнила, еще свидимся. Ишь чего, хозяйке заповедного леса дороги не дают! Обернулась, а дурачье к деревьями кинулись, пока проход был. Да только деревья-то и сомкнулись, еще пуще прежнего. А нечего про кудесницу местную гадости говорить. Так-то.
В какое село не войду, у жителей ихних щеки от улыбок того гляди треснут. Так и щерятся, так счастьем и светятся. А как кланяться примутся, чуть лбы не расшибают. Не всякому князю так поклоны бьют. Вот что значит — уважение. Мне так и батька сказывал: бояться, стало быть, уважают. А где уважение, там и любовь рядышком ходит. Любят меня, выходит.
И не злая я вовсе. Как есть добрая. Да кого хочешь спроси! Они сами в том сознаются. Пробовала я. Зашли как-то в мой лес такие рассказчики: двое мужиков было. Так я сама к ним выйти изволила. Руки в бока уперла, брови нахмурила да глаза огоньками красными зажгла. Враз добро мое признавать начали. А то — ведьма.