В этой книге, идейном продолжении «Битников», литератор и историк философии Дмитрий Хаустов предлагает читателю поближе познакомиться с культовым американским писателем и поэтом Чарльзом Буковски. Что скрывается за мифом «Буковски» – маргинала для маргиналов, скандального и сентиментального, брутального и трогательного, вечно пьяного мастера слова? В поисках неуловимой идентичности Буковски автор обращается к его насыщенной биографии, к истории американской литературы, концептам современной...
Дорога Буковски – только дорога, и всё: длинная и тяго-
мотная, без единого шанса встретить на ней какого-то Буд-
ду, по крайней мере хоть в чем-то отличного от очередно-
го опухшего алкаша. Путь для Буковски – не метафизиче-
ская категория и не символ искомой трансформации, но про-
сто банальная рутина, связанная с острой необходимостью
выживать. Он путешествует, чтобы работать, а не работа-
ет, чтобы иметь возможность впоследствии путешествовать,
как это делали битники.
Работа – это вечное возвращение того же самого, в кото-
ром человек отнюдь не является мостом, что надо перейти.
Скорее уж человек – это истоптанная колея и изъезженная
траншея, по которой этот незримый каток вечного возвра-
щения ездит туда-сюда без всякого продыху и без выходных,
так до самой смерти без чаемого воскресения. Работа – это
самое ненавистное, что может быть в жизни, эмблема ее на-
дувательства и паскудства, но, кроме нее, в этой жизни во-
обще ничего нет.
Хемингуэй не пытался – во всяком случае, эксплицитно –
отрефлексировать свою собственную трагедию. Его жизнен-
ный образ указывал на одно, а «мораль» его произведений
утверждала прямо противоположное. И в этом смысле Луи-
Фердинанд Селин куда более интересный автор, потому что
ему, при схожем исходном опыте, удается развернуть тра-
гическую рефлексию этого опыта непосредственно в рамках
его художественных произведений.
Цинический юмор Селина – это также трагический юмор,
просто трагедия у него сложнее и многослойнее, чем у Хе-
мингуэя. В Селине нет ни звериной бравады, ни, будто в ка-
честве компенсации, самоубийственной немощи перед ли-
цом повседневности. Жизнь можно вынести, если занять по
отношению к ней ироническую дистанция. Но и сама эта ди-
станция не так проста, как кажется. Если отдаться ей до кон-
ца, то это приведет тебя совсем не туда, куда ты хотел, –
вместо желанного выживания ты получаешь смертельный
удар от того самого мира, от которого ты думал так запросто
ускользнуть через дистанцию всепоглощающего цинизма.
В конечном итоге цинизм не умнее бравады, он также
доводит до смерти. Что остается? Разве что балансировать
между двух этих бездн. Вот Бардамю и балансирует, и Селин
– во всех своих последующих произведениях – вместе с ним.
Познав этого Зверя, Буковски смог выработать оружие
против него. Это оружие – юмор. Именно его так боится
средний человек, одна из главных особенностей которого –
неумение смеяться над собой. Юмор и смех означают ди-
станцию, умение взглянуть на вещи и на себя самого со сто-
роны, устранить губительную серьезность, превращающую
мир в ад (поэтому мир Хемингуэя – это подчеркнуто серьез-
ный мир). Кинический юмор – вот способ избежать крайно-
стей как мачизма, так и цинизма.
Буковски умеет посмеяться над собой, всё его творчество
– образец подобного смеха, и редукция к человеку-зверю –
это комическая редукция, образцовая ирония Буковски. Он
умеет посмеяться над человеком, обнажая в нем образ жи-
вотного, на что и указывают все те места в его творчестве,
где за личиной серьезного среднего человека не без иронии
обнаруживаются перемещающиеся в пространстве кишки со
всем их содержимым. Это ли не смешно: испражнения, при-
нимающие себя всерьез?..
В пустоте, которую после себя оставляет буйство модер-
нистского человека (этого явного максималиста), следую-
щий за ним анемичный постмодернист вынужден быть до-
статочно хитрым, чтобы наполнять эту пустоту силой жизни.
В обратном случае он сам обернется пустотой, голым отсут-
ствием – ведь ему не за что зацепиться там, где спеты все
песни, написаны все стихи и проиграны все войны. Человек
постмодерна – это тот, кто выходит на сцену, когда спектакль
уже отыгран, и декорации разобрали, и публика разошлась…
А он всё равно начинает играть свою роль – даже без всяко-
го реквизита. Он играет свою роль тогда, когда всегда уже
слишком поздно:
«есть вещи похуже,
чем быть одному,
но требуются десятилетия,
чтобы это понять,
но чаще всего,
когда ты это понял,
уже слишком поздно,
и нет ничего хуже
чем
слишком поздно».
Серьезное отношение
к тупиковым крайностям сгубило немало талантов. Дру-
гие таланты, подобные Ницше, Селину и, конечно, Буков-
ски, наученные чужими ошибками, выбирают другой путь:
юмор, иронию, несерьзность. Сложно сказать, что они таким
образом выигрывают, но – на фоне, к примеру, Хемингуэя
или Фицджеральда – они, во всяком случае, ничего не теря-
ют. Им удается сохранить ту дистанцию, которая необходи-
ма для творчества, которая не позволяет цивилизованному
пессимизму блокировать творческий потенциал, как оно и
случилось с менее хитроумными авторами. Чтобы творить в
шизофреническом мире, надо учиться смеяться.
Единственное, что отличает эту новую, постмодернист-
скую эстетику слабости и бессилия от ее романтического и
платонического образца, это отказ от суждения, отказ при-
нимать этот минималистический творческий опыт за чистую
монету, за божественное вмешательство. Напротив, постмо-
дернист знает, что слабость – это именно слабость и ниче-
го священного в ней нет. Не романтический оптимизм дает
ему силы, но скорее способность идти до конца в своем про-
свещенном пессимизме .
Хитрость вечного западного героя в том и состоит, чтобы,
ослабляя себя, тем самым делаться сильнее всего окружаю-
щего его мира. В лице этого героя абсолютный минимум сов-
падает-таки с абсолютным максимумом, умаление означает
полноту победы. Последние два столетия западной культуры
переполнены примерами подобной улиссовой хитрости.
Буковски – Улисс, притворившийся, спасаясь от Поли-
фема, Никем, да так, что ему это понравилось. Он решил
посмотреть, что будет, если прожить этим Никем всю свою
жизнь, что будет, если под именем Никого стать популярным
и знаковым литератором. Это хитрость высокого уровня, она
принесла своему автору настоящий успех.
Бегая туда и сюда от огромного циклопа нормативной
культуры, по ходу дела приплясывая и прикладываясь к бу-
тылке, Буковски прекрасно отыграл свой авторский миф
минимального литературного Я, упрощенной поэтики на
грани исчезновения, нулевой авторской субъективности. Он
превратил свою слабость в великую силу и выиграл войну
своей жизни – именно тем, что в ходе ее проиграл все от-
дельные битвы подряд.