Фернандо Арамбуру написал роман “Родина” после того, как баскская террористическая группировка ЭТА объявила о прекращении вооруженной борьбы. Тогда, по словам писателя, у него возникла острая потребность разобраться, что же происходило с людьми в этот трагический период, почему убийства и насилие вызывали у многих поддержку или сочувствие, в то время как несогласные хранили боязливое молчание. Отказываясь от роли судьи, Арамбуру на примере двух баскских семей, по сути, рассказывает недавнюю...
«... мы изо всех сил стараемся придать жизни смысл и определенный порядок, как-то ее наладить, а в результате эта самая жизнь делает с нами, что ей заблагорассудится.»
Внутренний голос сказал ей: Нерея, не будь дурой, не вздумай запереться у себя в квартире, когда голова у тебя набита воспоминаниями; выброси всё лишнее из памяти прямо здесь и прямо сейчас, очисти её, и тогда воспоминания впредь перестанут терзать тебя. Ты только вообрази: ночь долгая, а ноябрь - месяц сырой и мрачный, сволочной месяц.
На сытый желудок жизнь, черт побери, всегда кажется веселей.
Чтобы попросить прощения, требуется больше мужества, чем чтобы выстрелить или привести в действие бомбу.
Думаешь, кто-нибудь пришел мне на помощь? Потому что я хотела поднять твоего отца. Говорю себе: я должна поднять его на ноги. Но он много весит. Вдвоем или втроем мы бы его подняли, но никто не подошел. Поэтому я начала разговаривать с ним. И представь, я настолько была не в себе, что сказала ему: я люблю тебя. Мы никогда друг другу этого не говорили. Даже в молодости. Да и не было нужды говорить. Мы просто проявляли любовь и все. Но я должна была говорить и говорить, чтобы он не умер. А если умрет, пусть узнает, по крайней мере, что я его любила. Никто не пришел мне на помощь. Пустая улица. Закрытые окна.
В знак приветствия влепила невесте сына в щеку два поцелуя, похожие на шлепок тортом, – звучные, маслянистые, искренние.
Море, оно большое. Море, оно как Господь Бог, который находится одновременно и рядом, и далеко, который напоминает нам, какие мы маленькие, гори оно все синим пламенем, он бы нас запросто уничтожил, взбреди ему такое в голову.
Он казался спокойным, но это было спокойствие поваленного дерева. Его осознанное затворничество было затворничеством уставшего человека. Не только уставшего, но и утратившего веру. Его размышления – размышлениями сознания, в котором постепенно перестали находить отклик призывы, доводы и вся эта словесная/сентиментальная чепуха, за которой долгие годы он скрывал настоящую правду. Какую правду? Какую же еще. То, что он приносил страдания и убивал. Ради чего? И ответ наполнял его горечью: впустую. После всей пролитой крови – ни социализма, ни независимости, ни шиша.
- Почему я так поступаю?
- Из трусости.
- Именно. Потому что я такой же трус, как он, как все те, кто в эти часы в моей деревне говорит шепотом, чтобы их не услышали: это безумие, бессмысленное кровопролитие, на этом не построишь родину. Но никто и пальцем не пошевелит. Сейчас уже, наверно, улицу вымыли из брандспойта, чтобы не осталось ни следа преступления. Завтра, может быть, повсюду будут шептаться, но главное не изменится. Люди пойдут на следующую демонстрацию в угоду ЭТА, прекрасно зная, что нужно держаться стаи. Такова дань, которую они платят, чтобы жить спокойно в стране безгласных.
– Привет тебе от отца.
– Тебе нравится разговаривать вот так, в одиночестве, да?
– Меня это утешает. А главное, вокруг нет людей и никто моих слов не слышит. Так что, если ты ненароком решил, что я рехнулась, можешь успокоиться.
– Я ничего такого не говорил.
– Да, пока не забыла. Чато спрашивает, когда ты наконец женишься. Он считает, что давно пора.
Огород – это религия.
Есть книги, которые вызревают в душе долгие годы в ожидании подходящего момента быть написанными.
Дождь падал на могилы, на асфальтовую дорожку, на темные деревья по краям дорожки. Мокрые могильные плиты и свежий запах тишины.