Обломов

08.08.2014
Здесь должна была быть рецензия, но она будет только завтра, потому что...
За-хар! За-ха-а-ар!

09.08.2014
Ну что вы, судари и сударыни, в самом деле — не с утра же рецензию писать, да ещё и в выходной день! Что? Половина третьего уже не утро? Захар, где моё выходное платье? И кофий принеси.
* * *
Ах, как же так? Уже вечер. Как незаметно летит время... Не кропать же рецензию сейчас, на несвежую голову. Завтра будет воскресный день, Захар будет отсыпаться в дворницкой и не помешает мне написать то, что надо.

10.08.2014
Приходил Штольц. Что-то говорил про похрусти... Прокрусти... Сейчас, где-то на бумажке я записал. За-хар! Где моя бумажка?
* * *
Прокрастинация!
* * *
Признаться, я задремавши, пока Штольц... да Захар... да бума-ааах-(зевает)-жка. Бумаги, кстати, больше нет, писать рецензию не на чем. Завтра пошлю за ней Захара, а пока предамся благостной воскресной дрёме.

11.08.2014
Захар куда-то запропастился. Без него ничего не пишется.

12.08.2014
Утомили вы, ей богу. А сама эта рецензия никак не напишется? А если подождать как следует? Авось что-нибудь да как-нибудь само и...
* * *
Не буду никаких рецензий писать, от них одно беспокойство и суета сует. Лучше пойду к Агафье. Она с меня никаких рецензий не требует, да и локотки у неё милейшие.
* * *
За-хар! За-ха-ар! Да куда же его унесла нелегкая, господи прости? За-хар! За-ха-а-а-ар! ЗАХАР!

13.08.2014
Ведается мне, что это конец. А был ли Захар? Может быть, Захара и не было...
* * *
Ах.

Заметки о читаемом в телеграме

(Читала третий раз: в школе, после института и вот сейчас).

Охо-хо-хо... Ну и раздрай же у меня в душе возник при чтении этого романа и после него! Помню, в более юные годы я была более категорична в суждениях и оценке героев и их поступков, мучаться не мучалась особо из-за них и четко знала, кого нужно осуждать и на кого мне нужно быть похожей. Не потому, что мне кто-то эти подходы вбивал в голову, а просто даже сомнений не вызывало, как нужно воспринимать этот роман, - сама жизнь вокруг отвечала на эти вопросы.
Теперь же я и плевалась, и возмущалась, и размахивала кулаками (фигурально, конечно же, выражаясь) - и это в адрес каждого из персонажей, а не как в юности - лишь в адрес Обломова и Захара.
Теперь же я еще и комок в горле ощущала, и в глазах у меня щипало, и сердце начинало ныть - и опять же, по поводу каждого из персонажей.
Теперь же я - о Боже! и это самое главное из перемен в моем восприятии романа! - находила отражение самой себя в строках романа и чаще всего совсем не радовалась этому: слишком уж правдиво, прямолинейно, как-то чересчур досконально раскладывалось по полочкам всё то, что себе самой обычно трактую в более щадящих тонах.
И теперь же я совсем не могу, а главное не хочу давать кому-то однозначную оценку и расставлять значки "хороший"-"плохой" к каким-либо персонажам, не могу, а главное не хочу давать однозначный ответ: чья модель жизни более приближена к некому идеалу - модель Обломова? Штольца? Ольги? Агафьи Матвеевны? Да и что такое этот самый идеал? С чьей точки зрения идеал?

Обломовщина - это, конечно, беда. Как любое болото, засасывающее тебя и не дающее возможности двигаться, шевелиться в каком-либо направлении. Как любое состояние, блокирующее все твои чувства, эмоции, стремления, желания.
Итак, в этом я и раньше, и сейчас не сомневаюсь - беда. Раньше осуждала, сейчас - понимаю, признаю и за собой, сочувствую и пр. Эх. Очень подвержена я сама этому: не будь различных стимуляторов со стороны (семья, друзья, работа и т.п.) - лежала бы целыми днями, читала бы, по клавишам стучала бы - и пыль бы даже не то что не стирала, а даже и не замечала бы, угу. И чувствовала бы себя чудесно в этом своем микромире, да.
В общем, понимаю, что это не есть хорошо. И не спасает ситуацию то, что герой-то - чудесный, душевный, добрый, искренний человек.
Но хочется мне послушать мнение моих 10-классников, что же думают они по этому поводу.
И доп.вопрос я давно заготовила: есть ли разница в формулировках "жить, совершая добро" и "жить, не совершая зла"? Ибо, читая "Обломова" как раз и об этом часто думала.

А вот Агафья Матвеевна, которая у меня с прежних прочтений даже особо и в памяти не отложилась, сейчас вызвала глубокое понимание и огромное сочувствие. Не морщилась я брезгливо при взгляде на нее, как это делал Штольц, - с симпатией следила за ее судьбой, с желанием помочь, поддержать...
И Штольц с Ольгой не вызывали у меня такого стопроцентного уважения и восхищения, как это было при первом прочтении. Не всё так хорошо в этой рациональной правильности, в этой безусловной положительности. Не всё так хорошо... Об этом тоже хочу поговорить с ребятами.

Ну что ж. Классика в очередной раз встряхнула меня, заставив перешерстить мои убеждения, взгляды на жизнь, привычки. В очередной раз выбила меня из колеи машинальных поступков и заставила более осознанно относиться ко всему происходящему вокруг.

Суицид на диване

Читал лёжа и долго – своего рода 3D-чтение с эффектом погружения. Всё время в памяти всплывали обмылки из школьной программы: «душа заплыла жиром», «коренной, народный наш тип». Когда проходили «Обломова», я его не читал, а итоговое сочинение честно скомпилировал из предложенных в замечательных сборниках «250 золотых сочинений» и «333 лучших школьных сочинения». Тема – «Обломов и Штольц». Обломова, как полагается, я пожурил, обозвал лентяем, барином и вообще он russische Schwein. Из-за таких вот у нас разруха и клозетах и в головах. Штольца похвалил; написал, что хочу прожить жизнь, полную разумной, энергичной деятельности, есть пророщенную пшеницу и спать стоя. Получил «пятьпять».

Что ни говори, а Обломов вызывает куда большую симпатию, чем его вездесущий друг. Обломов – округлое, упругое, норовящее укатиться в небытие, пусть это небытие и под диваном, а «штольц» звучит как удар шпицрутеном. А эта страна грёз! Золотой век в Обломовке - сиеста среди застывшего от летней жары мира. Делаешь губы кольцом и гоняешь себе в кружке мух по поверхности кваса из одной гавани в другую – красота! А зимой у печи медведь окаянный из няниной сказки скрипит липовой ногой. Весна, лето, осень, зима…снова весна. Азиатская цикличность времени, «О» всё перекатывается, оставаясь в вечности. А когда слышишь: «Антипка! Закладывай пегую: барчонка к немцу везти!», - понимаешь, что это как минимум изгнание из рая.

Немец, которого так тепло приняли революционно-демократически настроенные ребята, а потом с пионерским задором взяла на ручки советская школа, фигура лабораторная, искусственная. Честное слово, ну как iPad: прекрасен, спору нет, но сердце-то не бьется, один опорно-двигательный аппарат. Спустя 150 лет его позитивная программа выгладит скомпрометировавшей себя. В XX веке человечество, не подумавши и распустивши шаловливые ручонки, непозволительно много совершило ошибок. Ко всему прочему стоит помнить, что рассказывал историю нам литератор «с апатичным лицом» со слов Штольца, то есть не Илья Ильич заказывал монтаж. Как Штольц сколотил свои капиталы, мы толком не знаем, чем он занимался в бесчисленных путешествиях – тоже. Дома жить — чинов не нажить, а вот чтоб нажить, иногда приходится пренебрегать нравственностью в угоду гоголевским харям. Лучше умереть на диване, чем жить на коленях. Доставай, Агафья, халатик!

«Обломов» для меня не пресловутая социальщина, которую намеренно выпячивали долгое время, а, возможно, лучший образец психологического реализма, история гибели не машины, не характера, не типажа – человека. Человека, который не хочет играть по общим правилам и худо-бедно пытается жить по своим. А на это много сил надо.

P. S. Илья Ильич для меня во многом созвучен Жюстин из «Меланхолии», но это другой разговор

Я, кажется, читала этот роман в школе. Ничего не помню.

Зато теперь об "Обломове" я могу только в превосходных тонах: изумительно, восхитительно, потрясающе, читается легко и быстро. Хотя нет, вообще-то первую треть пришлось слегка напрячься и продраться сквозь весьма натуральные описания барства и лени Обломова, от которых я малость воротила нос, так как сама, каюсь, грешна мечтами о поваляться в выходные, ну где же мой Захар? И только, значитца, заканчивается глава об Обломове, как начинается глава об обломовщине, и пришлось во второй раз слегка напрячься и продраться сквозь весьма натуральные описания барства и лени теперь уже папеньки и маменьки Обломова, да, впрочем, и всего барского сословия Российской империи в целом. Забавная и очень жесткая сатира, как я поняла, на злобу тех дней. И отчасти и на сегодняшние дни тоже. Отчасти на все времена. Отчасти вообще на всех людей. Да.

Как-то не очень понравилось мне это противопоставление немец-русский, что немцу хорошо, то русскому смерть (ну и наоборот). Немцы штольцы вроде как все из себя такие деятельные, но пустые, труд ради труда, не ради преумножения, даже не ради какой-то цели вообще, а просто - как белочки в колесе, ради удовольствия. А русские обломовы вроде как все из себя емели, лежащие на печи, которым и с боку на бок сложно перевернуться в таком обширном халате, однако думающие, со смыслом в голове, с богатейшими планами, симпатичными их автор хочет выставить, с кристальной душой и умными мыслями. Да, Емеля не зря стал народным героем, в просвещенной Европе он бы не прокатил, но все-таки мне хочется думать, что это больше личностные характеристики, а не особенности менталитета, за державу обидно, да. Мне же вот самой Штольц куда как интересней показался, чем Обломов. Что с того, что наш барин весь из себя хрустальной души, если замуж взять не может, ибо в наличии одно скромное желание, зато лени хоть отбавляй и полное отсутствие инициативы?

И насчет любви, которая появилась во второй трети романа, и уж более со сцены не исчезала. У Ольги и Обломова любовь? Это, черт побери, любовь? Из уязвленного Ольгиного самолюбия вдруг откуда ни возьмись любовь? А у этого увальня, Ильи, у которого и гореть-то нечему давно, все жиром заплыло, тоже любовь? Нельзя их чувство так называть, не разрешаю, не заслужили они. Любовь она потом возникает, уже когда пуд соли съеден, а это так, баловство да воздыхания при луне. Страшно подумать, что бы было с Ольгой, решись Обломов-таки взять да и наладить свои дела, а потом и замуж. Переползание изо дня в день. Муха, застрявшая в янтаре. Ожиревшая матрона с пирогами. У меня от этой картины экзистенциальный ужас, тошнота. Но как сказал Штольц, любовь бы у них случилась, только если б вдруг Обломов изменился, стал другим человеком. То есть никогда.

Да, получается, в настоящий момент я целиком и полностью за Штольца. Пусть это движение будет и бесцельно, но это хоть какое-то движение, дуновение ветра, хоть какое-то развитие души и тела. Конечно, впоследствии зрелые мечтания Штольца, эти общественные движения, вроде основания новых школ и прочих социальных институтов, отдают прожектерством, ну и ладно, кто сказал, что прожектерство это плохо? Вот так у них мечты выражаются, у деятелей, не в лежании/валянии, а в полезных задумках. Но, возможно, во всем надо знать меру, насильное облагодетельствование людям колом в горле стает, деятелей любить перестают.

А вообще опять и опять отмечаю у русских классиков бездны психологизма, копать не перекопать, читаешь и диву даешься, почему же раньше не отложилось, ну вот же момент, и вот, и вот, и вот здесь еще, ты посмотри! И читаешь с раскрытым ртом. Да.

Игра в классики

В напряжённой политизированной атмосфере России 1859 года литература была обречена на идейность. Весьма характерной оказалась дискуссия вокруг романа Ивана Гончарова “Обломов”. Лидер “демократической” критики Николай Добролюбов нашёл в нём конфликт крепостной и пореформенной России. Дмитрий Писарев указал на универсальный и вневременной характер изнеженной и апатичной личности Обломова. Позже официальное советское литературоведение подчёркивало, что суть – в классовом антагонизме деятельного “нового человека” Штольца и ленивого барина Ильи Ильича Обломова. Роман был вечно актуален, пока в стране реформаторы боролись с традиционалистами в попытке разбудить “спящую” Россию. Теперь, когда поворот на Запад в основном произошёл, куда более современной выглядит другая линия романа, словно написанная для поколения диванных лежебок. На самом деле, “Обломов” – книга о том, что человеку почти невозможно измениться.

Главный герой – это пушкинский Онегин, разочаровавшийся уже во всём, один из многих русских людей, которым скучно. В прошлом любовные томления, присутствия в должности, столичные кутежи. В настоящем: диван, халат, тапочки, ворчливый слуга Захар, безликие приятели, паразит Тарантьев, вороватый приказчик и мечты о чём-то большем. Во сне Обломову является идиллическая картина его детства в сказочном краю, где няня, самовар, мамины руки и можно убежать в поле. Но рай потерян, и Обломов получает письма о необходимости навести в беднеющем имении порядок. Ко всему, и хозяин грозится выселить Илью Ильича с квартиры, и доктор наговаривает плохое здоровье. Нужно срочно что-то предпринять, но у Обломова, конечно, нет сил, а только планы. Вся надежда на приезд старого друга Штольца, и действительно он появляется, вовлекая Обломова в общественную жизнь. На этом месте Бальзак заканчивается и начинается Тургенев.

[Надо сказать, писатель-реалист Гончаров словом владеет прекрасно: мало кто способен описать один день на 250 страницах, изобразить запоминающиеся характерные детали быта и повадок героев (чего стоит хотя бы “односторонний” взгляд Захара), вдарить во все сатирические пушки в диалогах. Композиционно роман закруглён, начинаясь и заканчиваясь покойной домашней атмосферой, а течение времени совпадает с переменами в Обломове: весной он просыпается, летом влюбляется, осенью угасает, а зимой засыпает.]

Штольц оставил Обломова “на попечение” Ольге Ильинской с заданием не давать тому снова уснуть. Словно предназначенная Илье Ильичу уже по одной своей фамилии, она, конечно, влюбляется в добросердечного чудака. Молодая женщина впервые получает в свои руки инициативу в делах сердечных и верит, что это и есть настоящая любовь. В действительности же она любит не нынешнего Обломова, а будущего, идеального, которого она, Ольга, сделает из него. Илья Ильич ровно так же влюбляется не в реального человека, а в идеал женщины, который сам вообразил. Ольга верит в свою способность исправить Обломова, тот, напротив, убеждён в собственной погибели и боится затянуть и её в болото. Обломов бежит от общественной роли, ответственности, осуждающих взглядов света, очевидной пошлости свадебных приготовлений, страшится того состояния временного унижения, что лежит в основе каждой любовной истории. Он хочет счастья немедленного, для постепенного же достижения его предпринять ничего не способен. Вновь вернувшись к своему образу жизни, он использует любые предлоги, чтобы оттянуть сватовство и, в конце концов, выбирает не целеустремлённую Ольгу, а приземлённую вдову Пшеницыну, возможно, напоминающую ему мать.

Изменить ход жизни для него оказалось невозможно, но кто осудит Илью Ильича? Меняться, начинать всё заново легко только тем, у кого никогда и не было своих принципов, родных корней, твёрдых убеждений, наконец, глубоких чувств. Лень Обломова не портит красоту его детской души, тем более, не вредит окружающим. Не покидает ощущение, что вмешательство Штольца в его жизнь было лишним. Возможно и неосознанно, но Обломов не захотел просыпаться, чтобы не стать одним из многих.