Звук и ярость

И снова раздался плач Бена, звук безнадежный и длинный. Шум. Ничего более. Как если бы - игрой соединения планет - все горе, утесненье всех времен обрело на миг голос.

Божемой, божемой, божемой! Какая книга! Какая КНИГА!
Второй день пытаюсь собрать мысли воедино, а они всё путаются, разбегаются в восторге в разные стороны; и никак не выходит облечь в слова те эмоции, которые вызвало у меня чтение этого романа.

Чудесное, восхитительное, глубокое, очень сильное произведение! Поначалу оно ошарашивает и сводит с ума, но по мере погружения в сюжет затягивает невероятно. Я читала, думала "Что это за бред??!" - и не могла оторваться. И сейчас мне больше всего хочется открыть книгу на первой странице и прочитать ее еще раз. Чтобы теперь-то точно понять то, что было непонято при первом прочтении, чтобы еще раз насладиться каждым ее словом, каждым предложением.

Четыре главы. Четыре дня из жизни семьи Компсонов. Не стоит ждать повествования, присущего стандартным классическим романам. Всё пойдет не так. И невозможно сразу же уловить суть. Но постепенно, из обрывочных впечатлений безумного Бенджи, из воспоминаний одержимого навязчивой идеей Квентина, из мстительных рассуждений жестокого Джейсона складывается — один к одному — связная история о крушении отдельно взятого мира отдельно взятой американской семьи.
Грустная история непонимания и нелюбви, полная обид и утраченных возможностей.

Life's but a walking shadow, a poor player
That struts and frets his hour upon the stage
And then is heard no more: it is a tale
Told by an idiot, full of sound and fury,
Signifying nothing.
W. Shakespeare The Tragedy of Macbeth (Act I Scene V)

Приведу дословный перевод последних трёх строчек, потому что ни один перевод мне не понравился: жизнь – это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего.
Эта книга – словно рождение красивого цветка из хрупкой и бесформенной завязи: буквально на глазах читателя один за одним распускает лепестки жизни этот необычный, полноводный и гениальный роман. От малопонятной и маловразумительной первой части, рассказанной слабоумным Бенджи, сквозь потоки сознания к вполне осознаваемой и внятной позиции автора в последней главе. Она наполнена шумом жизни: то чуть слышным, то совсем безмолвным, то неистово-яростным. Фолкнер в своём романе показал, вывернул наизнанку историю Юга в пору его поражения после Гражданской войны, когда сломалась внутренняя структура налаженного быта, когда эта трещина прошлась яростным изломом по семье Компсонов, от величия которых остались лишь трухлявые колонны у особняка да всё то же ощущение превосходства белого человека над другими расами.

Первая часть. Бенджи.
Эта часть от лица слабоумного Бенджи напоминает разорванную картинку, в которой заметны лишь какие-то линии, легкий абрис и намеки на происходящее. Бенджи лишь фиксирует малюсенькие фрагменты жизни Компсонов, перескакивая с одного временного промежутка в другой и в третий, возвращаясь вновь в настоящее. Имена…имена, которые ничего не говорят читателю, кроме какого-то общего понимания кто есть кто. И вообще – зачем всё это? О чем речь пойдет? Но именно в первой главе Фолкнер невероятным образом, в этом скупом и практически бессюжетном повествовании разбросал множество символов, которые впоследствии выстроятся в довольно стройную систему ключа к роману, например: грязь на нижнем белье Кэдди – испачканным оказалось все: семья, Юг и женщины…две женщины; мячик для гольфа, который искали Ластер и Бенджи; шум и ярость Бенджи во время смерти бабушки. Если вернуться к этой главе после прочтения романа, то эти подсказки буквально бросаются в глаза, и чтение самой неловкой по построению главы, оказывается весьма интересным.

Вторая часть. Квентин.
Эта часть – лучший образец модернизма, потока сознания, когда куски текста вообще без знаков препинания чередуются с кусками с нормальной и традиционной пунктуацией. Это удивительное полотно без знаков препинания, в английской версии романа выстроенное в столбик одно-двусложными сочетаниями, словно убыстряет и без того безумный темп мыслей Квентина, за которыми и так довольно сложно поспевать, тот темп, который и характеризует самого Квентина, его тонко-нервическое отношение к жизни, его болезненное отношение к Кэдди и прямиком ведет читателя к развязке. Эта часть романа самая насыщенная по количеству аллюзий (Шекспир, Библейские истории, негритянский фольклор и американскую литературу), которые пытливому читателю придется либо угадать либо читать комментарии. Именно эта часть романа напоминает ретроспективные кадры черно-белой хроники, которые сменяют один другой, приоткрывая читателю новые фрагменты семейной истории. Эту главу нужно читать несколько раз, возвращаться к ней снова и снова – она прекрасна в своей хаотичной размеренности и некой горькой ноте, которую чувствуешь с первых строк.

Третья часть. Джейсон.
Абсолютно традиционно-литературная часть, устами самого отвратительного персонажа в книге, человека с двойной моралью, рассуждающего о неважности денег и в тоже время обворовывающего собственную племянницу ( сцена в магазине, где Джейсон требовал подписи от Квентины на чеке, пожалуй, самая эмоционально-сильная на накалу), человек, обвиняющий сестру в недостойном поведении, вполне считает приличным бывать у шлюхи и даже не прочь жениться на ней. Удивительно, но Джейсон – единственный ребенок, которого матушка удостаивает своей любви, но он же и единственный, кто не нуждается в её любви. Вот такой парадокс.

Четвертая часть. Дилси.
Четвертая часть – моя любимая. Не потому что написана от лица автора, реалистична и вполне литературна, а потому, что именно здесь Фолкнер предъявил читателю торжество человеческой души над холодностью, злостью и бессилием, тожество души, которая независимо от того в ком она находится – в старой негритянке Дилси в данном случае – прекрасна всегда и в любых обстоятельствах. Дилси будто клей пытается своей добротой и любовью склеить осколки разбившейся семьи, привнести человечность в запустение душ, растопить очаг и вызвать хоть какие-то теплые чувства внутри закостеневших людей. Она не осуждает, она – просто любит, сострадает и умеет плакать в день Пасхи, осознавая гибель одного семейства.
Без крупинки любви, взаимопонимания и поддержки нежизнеспособна ни одна семья, ни одна страна, в данном случае – Юг, чья история рабства продолжилась и на страницах романа, в голове у Джейсона и ещё кучи белой швали.

Что будет, если взять "Чёрный квадрат" Малевича, разодрать его на тысячи многоуголистых паззлово-полиформных кусочков и высыпать на ровную поверхность пола в одной из ваших освобождённых от мебели комнат? И сначала спросить вас, что это такое, а потом ещё и предложить собрать всё это воедино... Вот примерно таким занятием стало для меня чтение нашумевшего и яростного романа Уильяма Фолкнера.

Чтение части первой попросту превратилось для меня в нечто бессмысленное и затруднённое, как дыхание биатлониста на длинном и крутом подъёме перед стрельбищем — вроде и бежать надо бы, однако и дыхание с пульсом сорвать нельзя. Лохматый как булгаковский Шарик и непричёсанный как Том Сойер и Гек Финн вместе взятые, текст первой части романа поверг меня в ступор и ввёл в искушение бросить книгу в угол и забыть. Однако стало жалко свою любимую читалку, в которую был заключён этот шедевр мировой и американской литературы, а потому вариант бросания был отвергнут, и скорбно стеная и вздыхая я пополз по книге дальше.

А дальше стало немногим легче (ключевое слово здесь "немногим"), потому что текст второй части превратился в переплетённые между собой пряди двух кос макраме — один рассказ, набранный курсивом, рассказывал нам свою историю, а второй вещал своё. При этом и тот и другой разрывались в самых прихотливых и причудливых местах, громадная часть повествования была напрочь лишена всех и всяких знаков препинания (от этого препинание стало ещё более невнятным), а события перетекали друг в дружку с неизмеримой и непостижимой логикой...

Немного легче (а вот тут уже вступает в свои права словечко "легче") стало с началом чтения части третьей — конкретное мышление третьего рассказчика заставило Фолкнера сменить гнев на милость и изложить события последовательно и линейно. Что не прибавило рассказчику положительности и порядочности, а чтению — удовольствия и привлекательности. Моё читательское осатанение стало достигать вершин этого катаклизмического оргазма...

...зато последняя, четвёртая глава, написанная от имени простой старой прислуги-негритянки, стала воистине приятным чтением и источником удовольствий и радостей. Хотя книжные события отнюдь не были самыми радостными и самыми приятными, однако же зато читательские страдания наконец прекратились.

Открытый финал романа оставил кучу вопросов и стойкое недоумение — что же там, в конце концов, происходило в этой семейке всё это время?! Но, слава богу, книга была снабжена неким послесловием, совершенно не являющимся частью этой книги, но при чтении которого что-то как-то слегка разъяснилось.

Общий итог: после чтения книги "Сарторис" у меня возникло стойкое мнение, что роман нужно непременно перечитать, чтобы что-то в нём понять. После прочтения "Шум и ярость" это мнение только укрепилось — именно теперь, когда книга дочитана до конца, её нужно начать читать сначала, чтобы выудить из того словесного хаоса и абракадабры, которыми она начинена, всю важную и нужную для понимания книги информацию. Ох-хохонюшки-хо-хо, — горюю я, давай только не сейчас, а?

Не уверен, что захочу читать что-то ещё из копилки Нобелевского литературного лауреата Уильяма Фолкнера, потому что та литературная форма, в которую он облекает свои книги, совершенно выводит меня из равновесия — я и злюсь и негодую и шумлю и ярюсь...

Шум в моей голове - вот так, пожалуй, вернее всего обозначить первые впечатления от прочитанного. И ярость - на себя, поначалу ничего не понимающую.

       Понравился ли роман? Слишком односложен, прямолинеен такой вопрос. Равнодушным не оставил, без сомнения. Сильное произведение. Никогда ранее я не читала ничего подобного. До знакомства с Фолкнером и до прочтения информации о нём как писателе, я по сути не представляла, что такое "поток сознания" на самом деле /да и термин узнала тогда же/. Некоторые его отголоски есть в прочитанном ранее "Дэниэле Мартине" Фаулза, еще в двух-трёх произведениях мне встречалось, но так, поверхностно, мимолётом.

       И вот вся его, сознания, мощь и внезапность обрушилась на меня, словно водопад. В первый абзац я вчитывалась несколько раз, силясь понять - "Идут к флажку, и я пошел забором". Построение фраз умопомрачительное, извращенное; читаешь и чувствуешь, что с тобой как читателем поначалу будто ломка происходит, и лишь потом постепенное привыкание; и вот уже язык, его изгибы и завороты начинают нравиться, более того - замечаешь, как наслаждаешься их красотой, необычностью - "Руки не слышат калитки совсем, но пахнет ярким холодом". Вначале пытаясь их запомнить, чтобы зацитировать, я просто бросила это дело и впервые книгу читала с карандашом, отмечая всё те же старые знакомые слова, тем не менее звучавшие абсолютно по-новому. Кстати, именно с этой книги я впервые стала читать с заметками и стикерами.

       Сразу после прочтения (ровно год назад, отзыв по старым заметкам), пока я пребывала в состоянии "фолкнеровской эйфории", было так сложно что-то вразумительное написать о книге, требовалось сгрести все мысли если не в цельный пазл, то хоть в отдельные большие фрагменты. Ибо книгу закрыла, но сказать, что прочитала её - не смогла. Пока тут же не перечитала первую и вторую части. Сильнейшее произведение.

Боль и печаль.

Слова. Сначала слова, разные, в разных местах и о разном. Невпопад и непонятно. Тогда или сейчас, луг или река, дети или взрослые. Бенджи или Мори. Смысл появляется на два-три предложения и опять исчезает. Но все очень просто. Нужно перестать рисовать перед глазами сценки. Мы – глаза, сознание, воспоминания, пытающиеся вырваться из темницы безумия. Вокруг тебя стена. Глухая стена непонимания, сквозь которую не проходит человеческий голос. Тебя не слышат. Твое горло сковано невидимыми оковами. Ты внутри непослушного тела. Заперт. Одинок. Твой мир мал, потому, что ты видишь только сквозь замочную скважину. Происходит непонятное. Страшное. И нет спасения. Нет любви, тепла. Беззащитность и бессилие, от которых в мир вырываются только крик и слезы. В этом жутком мире была смерть и болезнь, было предательство и бегство. Но сначала было солнце, река, и девочка, которая пахла деревьями. Было детство. Оно закончилось.

Мысли. Как это страшно, быть один на один со своими страшными мыслями и воспоминаниями, особенно когда каждая мелочь может вызвать новую волну боли. И все это – добровольное заточение. Ты-то можешь выйти из темницы своего разума и памяти. Но и не можешь одновременно. Ты уже давно там, глубоко в надуманном и выдуманном мире. Уже сам не знаешь, где память, а где фантазии. О чем на самом деле были разговоры, когда сказанные слова не повторяют помысленных слов. Это сознание тоже непросто воспринимать. Но и здесь есть решение – нужно пустить его в себя полностью. Идти теми же улицами, думать те же мысли, не пытаясь искать ответы и хронологию. Только осторожней, реальность уходит очень быстро: несколько строк и музыка в наушниках исчезает, люди в электричке стираются, время останавливается. Приходится доставать себя за шкирку в эту реальность из головы Квентина. И да, его не нужно понимать. Его невозможно понять. Можно только почувствовать.

Реальность. Оказывается банальной, как и вся жизнь. Наконец-то приходит возможность узнать историю целиком. Тебе ее расскажет за стаканчиком дешевого пойла в задрипанном кабаке крайне неприятный мужчина. Семья, со своими проблемами и особенностями. Слабый отец и тяжелая мать. Странная любовь родителей к детям и детей друг к другу. Да и вообще – какая-то постоянно нездоровая обстановка. Как прикажете вырастать в этом дурдоме? Вот каждый и сходил с ума по своему: кто-то по документам идиот, кто-то главным поступком своей жизни доказал, что он псих. Ну а самый нормальный из всех в итоге оказывается главным злодеем, так, что-ли? Так, да не так. А вы взгляните одним глазком на жизнь младшего брата. Каково это – расти в постоянной нелюбви и унижении. Отец и его фаворитики старшенькие тебя и за человека-то не считают. Мать, хоть и называет главной опорой и надеждой, постоянно напоминает, какой ты: бедненький, убогонький, униженный и обделенный. Так и свыкнешься с этой мыслью, срастешься с этой ролью. Вы послушайте, послушайте его мать: "Джейсон, мы тебя без всего оставили, лишили всех перспектив в жизни. И все беды на тебя повесили: идиота-брата, больную мать, брошенку-племянницу". И что? Неужто останется в вас та же ненависть к этому несчастному человечишке? Что, в вас не живет такой вот поганец-завистник, обидчивый и мнительный? Хорошо, если в твоей жизни есть проблески света. От радости и любви этот злобный гном ссыхается и почти умирает. Но если нет ее, радости этой? Мда... это трудно, когда такой человек рядом. Но если это просто парень напротив, которому ты купил выпивку, то после такого рассказа его можно похлопать по плечу, понять, и даже простить и пожалеть. И купить еще один стакан.

Дорогой читатель, прости за такой сумбур. Но после этого романа стандартная рецензия просто не имела права на существование. Это ВЕЛИКИЙ роман. Поистине монументальное произведение, которое, я уверена, нужно перечитывать и не раз. В этих нескольких сотнях страниц поражает буквально все: идеальная точность голосов разных персонажей, ярчайший портрет эпохи и региона, остро-современная структура и язык произведения в сочетании с вечностью поднятых проблем. И мелодика! Я понимаю, что тут огромнейшая заслуга принадлежит переводчику. Потому, что каждым словом в романе хотелось насладиться чуть подольше. Голос каждого героя обретал такую реальность и зримость, что не нужно было никаких дополнительных описаний внешности или характеров. "Шум и ярость" из той категории произведений, которые хочется испить до последней капли: прочитать все примечания и послесловия, посмотреть все экранизации. Купить собрание сочинений автора. И да, такие произведения напоминают, что литература – это на самом деле большое искусство с шедеврами уровня Сикстинской капеллы.

Важное замечание. Попробуйте сначала начать читать роман "вслепую". Если после первой главы будет совсем непонятно и оттого неприятно продолжать чтение, вернитесь к предисловию от переводчика и обратите внимание на хронологию в конце романа. Это даст представление о происходящем в романе на самом деле.

C.R.
Обложка у маленького и скромного издания от Азбуки прекрасна. Это ощущение легкой щемящей тоски и есть главное послевкусие романа.

Великолепная обложка у одного из первых американских изданий. Потому, что конечно этот роман еще и о тех темных страстях, которые разрывают человеческую сущность (будь то страх, стыд, зависть). Центральная обложка тоже о романе: об угасании и разрушении традиций, семьи, дома. Всего Юга. Да и крайняя французская обложка тоже об этом романе. О том, как родители ломают судьбы своих детей, лишая их любви и понимания.