«Таинственная спутница Темзы, искрящаяся дымка, и плотная, и прозрачная сразу, светлела и сверкала все больше по мере того, как солнце поднималось над Вестминстером, а два человека шли по Вестминстерскому мосту. Один был высокий, другой – низенький, и мы, повинуясь причуде фантазии, могли бы сравнить их с гордой башней парламента и со смиренным, сутулым аббатством, тем более что низкорослый был в сутане. На языке же документов высокий звался Эркюлем Фламбо, занимался частным сыском и направлялся в свою новую контору, расположенную в новом многоквартирном доме напротив аббатства; а маленький звался отцом Дж. Брауном, служил в церкви Св. Франциска Ксаверия и, причастив умирающего, прибыл из Камберуэла, чтобы посмотреть контору своего друга…»
Что Калон преступник, я знал еще там, на улице.
– Вы шутите? – спросил Фламбо.
– Нет, не шучу, – отвечал священник. – Я знал, что он преступник раньше, чем узнал, каково его преступление.
– Как это? – спросил Фламбо.
– Языческих стоиков, – задумчиво сказал отец Браун, – всегда подводит их сила. Раздался грохот, поднялся крик, а жрец Аполлона не замолчал и не обернулся. Я не знал, что случилось; но я понял, что он этого ждал.
Пустите меня, черт вас дери! – орал Калон, словно связанный гигант. – Какое вам дело? Ищейка! Паук! Что вы меня путаете?
– Схватить его? – спросил Фламбо, кидаясь к выходу, ибо Калон широко распахнул дверь.
– Нет, пусть идет, – сказал отец Браун и вздохнул так глубоко, словно печаль его всколыхнула глубины вселенной. – Пусть Каин идет, он – Божий.
Калон снова выругался.
– Нет, вы скажите, – крикнул он, – когда придут за этой кровожадной гадиной? Убила родную сестру, украла у меня полмиллиона…
– Ладно, ладно, пророк, – усмехнулся Фламбо, – чего там, этот мир – только марево…
– Она была одна, – сказал отец Браун, – но с собой не покончила.
– Как же она умерла? – нетерпеливо спросил Фламбо.
– Ее убили.
– Так она же была одна! – возразил сыщик.
– Ее убили, когда она была одна, – ответил священник.
– Пророк, – сказал он, по-видимому, Калону, – я бы хотел, чтобы вы поподробнее рассказали мне о своей вере.
– С превеликой гордостью, – отвечал Калон, склоняя увенчанную голову. – Но я не совсем вас понимаю…
– Дело вот в чем, – простодушно и застенчиво начал священник. – Нас учат, что если у кого-нибудь плохие, совсем плохие принципы, он в этом и сам виноват. Но все же мы меньше спросим с того, кто замутнил совесть софизмами. Считаете ли вы, что убивать нельзя?
– Это обвинение? – очень спокойно спросил Калон.
– Нет, – мягко ответил Браун, – это защита.