Цитата из книги «Земля шорохов» Джеральд Дарреллпоказать все Добавить
В ту минуту мы направлялись к массивному зданию, своеобразной помеси Парфенона с рейхстагом. В его громадном чреве притаилась Адуана (или таможня) - самый страшный враг здравого смысла и свободы в Аргентине. Три недели тому назад, когда я прибыл в страну, таможенные чиновники безропотно оставили у меня все предметы, подлежащие обложению высокими пошлинами: камеры, пленку, автомобиль и многое другое. Но по причинам, известным лишь всевышнему да блестящим умам Адуаны, у меня конфисковали все сети, ловушки, клетки и другое, не очень ценное, но совершенно необходимое снаряжение. И вот последние три недели не проходило и дня, чтобы Мерседес, Жозефина и я не мытарились в обширных недрах таможенного управления, где нас посылали из кабинета в кабинет с размеренностью работы часового механизма, размеренностью до того нудной и безнадежной, что мы уже всерьез стали опасаться за свою психику.
В то время как Жозефина лавировала между разбегавшимися пешеходами, вызывая у меня спазмы в желудке, Мерседес поглядывала на меня с тревогой.
- Как вы сегодня себя чувствуете, Джерри? - спросила она.
- Великолепно, - с горечью сказал я. - Ведь в такое прелестное утро мне больше всего на свете улыбается, встав с постели, сознавать, что впереди у меня еще целый день, который надо посвятить установлению близких отношений с таможенниками.
- Ну, пожалуйста, не говорите так, - сказала Мерседес. - Вы же обещали мне, что больше не будете выходить из себя. Это же совершенно бесполезно.
- Ну и пусть бесполезно, дайте хоть отвести душу. Клянусь вам, если нас еще раз продержат полчаса перед кабинетом только для того, чтобы его обитатель в конце концов сказал нам, что это не по его части и что нам следует пройти в комнату номер семьсот четыре, я не буду отвечать за свои действия.
- Но сегодня мы идем к сеньору Гарсиа, - сказала Мерседес таким тоном, будто обещала конфету маленькому ребенку. Я фыркнул.
- Насколько мне помнится, за последние три недели только в одном этом здании мы повидались уже по крайней мере с четырнадцатью сеньорами Гарсиа. Видно, клан Гарсиа считает таможню своей старой фамильной фирмой. А все младенцы Гарсиа родятся на свет с маленькой резиновой печатью в руках, - продолжал я, распаляясь все больше и больше. - А на Рождество все они получают в подарок по выцветшему портрету Сан-Мартина, чтобы, став взрослыми, повесить его в своем кабинете.
- О, Джерри, мне кажется, вам лучше остаться в машине, - сказала Мерседес.
- Как? Лишить себя удовольствия продолжать изучение генеалогии, семейства Гарсиа?
- Ну тогда обещайте ничего не говорить, - сказала она, умоляюще поглядев на меня своими глазками, синими, как васильки. - Пожалуйста, Джерри, ни слова.
- Но я же ничего никогда и не говорю, - запротестовал я. - Если бы я действительно высказал все, что думаю, вся их таможня провалилась бы в тартарары.
- А разве не вы на днях сказали, что при диктатуре вы ввозили и увозили свои вещи и у вас никогда не было неприятностей, а теперь, при демократии, на вас смотрят как на контрабандиста?
- Ну и что? Разве человеку возбраняется высказывать свои мысли? Даже при демократии?
Вызывая в памяти образы прошлого, я часто вижу равнины Патагонии… Все объявляют эти равнины ни на что не годными. Описать их можно, перечисляя только то, чего на них нет: ни жилья, ни воды, ни деревьев, ни гор. Там растут лишь немногочисленные карликовые растения. Почему же, в таком случае, я (да только ли я) так накрепко запомнил этот безводный пустынный край?...