Обычная история, но у него она вызывала боль и множество разнородных чувств. Впрочем, рассказав всё, он как будто вытащил жало.
Годы все меняют, многое уничтожают, с годами копятся тревоги и заботы: вот они опять тут как тут.
У каждого в голове есть линии, вдоль которых текут старые мысли, производя старые фразы. Сознание испещрено этими линиями, как ладонь.
Копи впечатления. Взболтай их во флаконе с зеленой глянцевой наклейкой. Копи впечатления, и боль пройдет.
Светило солнце – а что еще ему оставалось делать? – и освещало обыденное.
В ту пору этот человек мог останавливать свое сердце, более или менее когда ему захочется, и держать его — в пределах разумного — в остановленном состоянии, сколько ему захочется. Эту редкую способность, приобретенную за долгие годы практики где-то севернее Нербудды, он использовал бережливо, сохраняя её для непереносимо удручающих ситуаций, когда ему хотелось выпить, к примеру, а достать было невозможно, или он попадал в компанию кельтов и не мог оттуда сбежать, или же мучился приступом безнадежного полового влечения.
Такова была любовь Нири к мисс Дуайер, которая любила некоего капитана авиации Эллимена, который любил некую мисс Фаррен из Рингсакидди, которая любила некоего отца Фитта из Баллинслэншета, который был вынужден со всей прямотой признать, что питает известную склонность к некоей миссис Уэст из Пэсседжа, которая любила Нири.— Любовь, на которую отвечают взаимностью, — сказал Нири, — есть короткое замыкание.
— Я ничего не могу для вас сделать, — сказал Нири. — Господи, помилуй мя, — сказал Мерфи.
Она вылетела из переговорной кабины в восхитительном обществе своих бедер и т. д. Окружавшие ее повсюду пламенные порывы томимых жаждой любви были погашены, как пакля.
Нири оперся о решетку Колонны и проклял сначала день, когда он родился, затем — отважным броском в прошлое — ночь, когда он был зачат.
Имею ли я право кусать руку, которая морит меня голодом, с тем, чтобы она меня удавила?
На отполированной до блеска мраморной ступеньке рядышком сидели Бим и Тыкалпенни, плотно прижимаясь друг к другу, а на лужайке перед домом стоял человек, облаченный в черный пиджак и полосатые брюки, и гибкими движениями размахивал зонтиком, словно клюшкой для гольфа, мощно и резко посылая невидимые мячи в разных направлениях. Его ладный котелок стоял на траве тульей вниз. Черный пиджак и полосатые брюки наводили на мысль, что этот человек коронер. Так оно и оказалось
Ты нужна мне как личность, а я тебе нужен только для постели, а постель заставит мужчину сделать все, что хочешь, постель – мощнейшее погоняло, поэтому ты всегда выигрываешь!
"Я разве требую от тебя что-нибудь?" - спрашивал он.
"Нет, не требуешь. А разве я требую от тебя чего-нибудь? - спрашивала она и отвечала сама себе: - Да, требую. Это справедливо? Да, дорогой мой, справедливо".
Особо любопытный читатель может сам посчитать, сколько секунд длится ночь.
По пути к Корпусу Скиннера они прошли мимо дома изысканной архитектуры и благородных пропорций; перед ним располагалась лужайка с цветником; фасад из кирпича мягких оттенков почти полностью зарос вьющимися и ползучими растениями; лужайку окружали аккуратно подстриженные тисовые деревья.
– Это, наверное, детское отделение? – спросил Мерфи.
– Нет, это покойницкая.
Силия набросила на себя накидку бледно-розового цвета из водостойкой материи, но ни умываться ни причесываться не стала.
– Мне нечего стыдиться, – заявила она, – как нечего и терять.
Спускаясь по лестнице, Кэрридж раздумывала над этой последней фразой Силии. На лестничной площадке, перед большой комнатой, в которой Силию ожидали гости, Кэрридж, подняв вверх кочергу, сообщила Силии результат своих размышлений:
– Да, терять нечего, но зато найти можно все.
– Раз нечего терять, значит и находить нечего, – возразила Силия
- Китайская грамота, - сказал Мерфи.
- Или, говоря иначе, - сказал Нири, - единственное блестящее, упорядоченное, аккуратное пятно в неразберихе гетерогенной стимуляции.- Разрази тебя Бог, - сказал он.
- Так он и делает, - ответила она. Селия.Она вылетела из переговорной кабины в восхитительном обществе своих бедер...- Ты любишь что? - сказал Мерфи. - Меня, какой я есть. Ты можешь хотеть того, чего не существует, но ты не можешь этого любить. [...] Для чего тогда ты лезешь из кожи, чтобы переделать меня? Чтобы тебе не надо было больше меня любить, - тут его голос поднялся до такой ноты, которая делала ему честь, - чтобы над тобой не висел приговор любить меня, чтобы ты получила уволнительную от любви ко мне. - Он стремился ясно выразить свою мысль. - Все женщины одинаковы, до черта одинаковы, вы не можете любить, сходите с дистанции, единственное чувство, какое вы способны вынести, это когда вас щупают, вы не можете любить и пяти минут, чтобы не захотеть покончить с любовью с помощью пащенков и чертова домашнего хозяйства. Боже мой, как я ненавижу Венеру-кухарку и ее секс а-ля сосиски с пюре.- Я есть то, что я делаю, - сказала Селия.
- Нет, - сказал Мерфи. - Ты делаешь то, что ты есть, ты делаешь часть того, что ты есть, ты претерпеваешь жуткое истечение своего бытия в делание. - Он захныкал детским голосом: "Я ни маагла ничево пааделать, мааа-маа". Такое вот делание. Неизбежное и нудное.- Что значит лучший трамвай в Европе, - сказал он, - для человека снедаемого трезвостью?- А ваши бакенбарды?
- Ликвилированы без сожаления, - сказал Нири, - во исполнение обета никогда больше не питать мужественности, которой отказано в излиянии в предначертанные ей каналы.В начале была игра слов.Так имеет обыкновение заканчиваться любовь, условным предложением, если она любовь.- Это все совсем не по правилам, - сказал доктор Килликрэнки.
- Вся жизнь совсем не по правилам, - сказал Нири."В рассмотрении того, как распорядиться моим телом, разумом и душою, я желаю, чтобы они были преданы сожжению, помещены в бумажный мешок и доставлены в театр "Эбби", Нижняя Эбби-стрит, Дублин, и без задержки прямо в то место, которое великий добрый лорд Честерфильд именовал обителью нужды, где прошли их счастливейшие часы, с правой стороны от входа в партер, и я желаю также, чтобы по их размещении там, была дернута цепочка и спущена вода, если возможно, во время спектакля, и все это исполнено без церемоний и горестного вида"
Когда твою руку сжимают, чтобы этим продемонстрировать сострадание, высвободить ее так, чтобы сострадающий не обиделся, дело настолько сложное, что Ниери на него не отважился и прибегнул к хитрости: он попросил сигарету.
У него была странная, загнанная походка, как у нищего диабетика в чужом городе.
Он молил ее поверить ему, что он родился уже вышедшим на пенсию...
Он томил Силию молчанием еще некоторое время и наконец сказал изменившимся, незнакомым голосом:
-Мой приговор... спасибо.
Она поразилась тому, насколько сильное впечатление может произвести на праздного человека перспектива грядущей необходимости пойти работать.
Что трамвай, пусть и лучший в Европе, человеку, снедаемому трезвостью?
- Ты любишь что?.. Меня, какой я есть. Ты можешь хотеть того, чего не существует, но ты не можешь этого любить. ... Для чего тогда ты лезешь из кожи, чтобы переделать меня? Чтобы тебе не надо было больше меня любить,.. - чтобы над тобой не висел приговор любить меня, чтобы ты получила уволнительную от любви ко мне... Все женщины одинаковы, до черта одинаковы, вы не можете любить, сходите с дистанции,.. вы не можете любить и пяти минут, чтобы не захотеть покончить с любовью с помощью пащенков и чертова домашнего хозяйства. Боже мой, как я ненавижу Венеру-кухарку и ее секс а-ля сосиски с пюре.
...и серые глаза, никогда не бывшие юными, с презрением посмотрели в глаза, только сейчас начавшие кое-что узнавать.