Только тот, кто не раз оставался один, знает счастье встреч с любимой
Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать. И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести.
Человеческая жизнь тянется слишком долго для одной любви. Просто слишком долго. Любовь чудесна. Но кому-то из двух всегда становится скучно. А другой остается ни с чем. Застынет и чего-то ждет... Ждет, как безумный…
Говорят, труднее всего прожить первые семьдесят лет. А дальше дело пойдет на лад.
Принципы нужно иногда нарушать, иначе от них никакой радости.
Люди еще больший яд, чем алкоголь или табак.
«Лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть.»
Всё проходит - это самая верная истина на свете.
Если разобраться, любая религия лицемерна, потому что одобряет убийство, когда это служит ее целям.
Но гораздо чаще лицо его озарялось ослепительной улыбкой, словно напоминая взрослым с их проблемами, что этот солнечный мир все-таки создан для счастья.
Не все в жизни так, как кажется на первый взгляд.
Ничто никогда не бывает зря.
“Мы дни за днями шепчем: “Завтра, завтра”. Так тихими шагами жизнь ползет…
... ничто в человеческих отношениях не ново под луной; они неизменно оказываются всего лишь вариациями на старые сюжеты.
Услышав его голос. Дойл вскинул голову. Сам ли голос возымел такое действие или просьба снять с него наручники, но Дойл вдруг опустился на колени и грохнулся бы лицом о пол, не удержи его охранники. Но и в этом положении Дойл сумел податься немного вперед к руке Эйнсли и безуспешно попытался ее поцеловать.
Слегка заплетающимся языком он пробормотал:
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил…
– Нет! Нет! – разразился криком багровый от гнева Аксбридж. – Это богохульство! Этот человек не…
– А ну-ка молчать! – криком же оборвал его Эйнсли. Затем он обратился к Дойлу уже более спокойно:
– Я давно не священник. Ты это знаешь, но если тебе хочется в чем-то мне исповедаться, я готов выслушать тебя просто как человек человека.
– Вы не можете принимать исповедь! Не имеете права! – возопил Аксбридж.
– Святой отец… – упрямо повторил Дойл свое обращение к Эйнсли.
– Я же объяснил вам, что он не священнослужитель! – зашелся криком Аксбридж.
Дойл что-то чуть слышно пробормотал.
– Он ангел отмщения Господня, – уловил его слова Эйнсли.
– Это святотатство! Не допущу! – грохотал Аксбридж.
Неожиданно Дойл повернулся к нему и сказал, осклабившись:
– Шел бы ты на…! – потом обратился к тюремщикам:
– Уберите эту мразь отсюда!
– Думаю, вам лучше уйти, святой отец, – сказал Хэмбрик. – Он не желает вашего присутствия здесь, это его право.
– Никуда я не уйду!
Хэмбрик заговорил резче:
– Прошу вас, святой отец! Вы же не хотите, чтобы я приказал вывести вас силой?
Получив сигнал от лейтенанта, один из надзирателей оставил Дойла и ухватил за плечо Аксбриджа. Тот дернулся, высвобождаясь:
– Вы не посмеете! Я – служитель Господа! – Надзиратель замер в нерешительности, а Аксбридж сказал, глядя на Хэмбрика в упор:
– Вы еще об этом пожалеете. Я сообщу о вашем поведении самому губернатору. Какое счастье, что Церковь от вас избавилась! – презрительно бросил он в сторону Эйнсли, смерил всех негодующим взглядом и вышел.
Элрой Дойл, который все еще стоял на коленях перед Эйнсли, начал снова:
– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил.
Последний раз я исповедовался… Не помню ни хрена, когда это было!
Многие полагают, что хорошее образование - эти синоним ума. На самом же деле образованные люди часто слишком мудрят и на этом попадаются.
Мы все совершаем ошибки - иногда абсолютно очевидные - и удивляемся потом, как могли быть так глупы.
Из этого состоит вся жизнь: одни двери открываются перед тобой, другие - захлопываются.
– Ну и напрасно. Золотое правило всякого наваждения: в любой непонятной ситуации становись котом.
– Думаешь, поможет?
– По идее, должно. В самом худшем случае, просто наваляешь ему в тапки. Хоть душу отведешь.
Совершенно неважно, страшно тебе или не страшно, когда все уже происходит - с тобой, здесь, прямо сейчас, и ты знаешь, что с этим делать. А если даже не знаешь, все равно делаешь, потому что иначе нельзя.
Из всех искусств важнейшее - говорить себе: "Подумаю об этом завтра", - каждый день, утром и вечером, и ещё столько раз, сколько понадобится
в юности мало кто добр; это потом обычно приходит, когда самого по башке двести раз шандарахнет, и, может быть, что-то начнет доходить.
Но есть вещи, с которыми лучше не шутить. В их число входят абсолютно все темы, при упоминании которых у собеседника, кем бы он ни был, каменеет зачем-то оставленная на лице улыбка и темнеют глаза.
Человек - это не только обескураживающе хрупкая, но и очень живучая тварь
Всемогущество всемогуществом, но есть вещи, которые делать просто нельзя. В частности, отбирать у кого бы то ни было тоску о чем угодно несбыточном – лучше уж сразу убить.