Повзрослей! Довольствуйся малым! Бери то, что есть...
Политический бред, в отличие от джаза или массированных бомбардировок с безопасной высоты, не является чисто американской формой искусства.
Телевидение - это своего рода жестокая и примитивная денежная канава, проходящая через сердце медийной индустрии, этакий длинный пластиковый коридор, где воры и проститутки процветают, а хорошие люди мрут как собаки за здорово живешь.
- Жадный - нехорошее слово, - объяснил папа. - Надо говорить: экономные или хозяйственные.
- Ну, тогда, - вздохнул Вовка, - они ОЧЕНЬ хозяйственные.
Думать вредно. Все неприятности происходят оттого, что люди начинают думать.
- Следует ли понимать, что вы недовольны русскими волонтерами, полковник? - Доволен: мрут героически.
Европа стремится к гармонии личной, суть которой сводится к формуле "мне должно быть хорошо". А мы этого стыдимся, даже если втайне и исповедуем.
Вера вышла из души человеческой, превратившись в форму государственной морали.
Война - это торжество смерти.
Спокойно, господа! Сейчас взорвемся!
— О, Россия, Россия, влюбленный паж Европы! Вероятно, мы чудовищно юны и не желаем замечать, что предмет нашего восторга стар и безобразен. Что у него вставные зубы Бисмарка и накладной лондонский парик. Что Европа давно уже прибеливается новейшей философией и румянится площадными революциями темпераментных галлов. А мы смотрим на эту хитрую, поднаторевшую в плутнях старуху восторженными глазами, почитаем за великое счастье всякое небрежное ее одобрение и ради этого готовы подставить свой славянский лоб под любую пулю.
Когда русский человек решился, его ничто не остановит.
Сильные характеры мечтают любить, слабые — быть любимыми.
Рабство благодарности, Маша, есть самое тяжкое рабство, ибо цепи для него человек выковывает сам.
Можно осознать, что ты сам виноват в своем одиночестве, но легче тебе не станет. Впрочем, это уже шаг вперед — ты начинаешь видеть, что та жизнь, которую ты выбрал, не была единственной возможной, а твое решение не являлось бесповоротным.
Правда может вытекать из человека, точно кровь из раны, и смотреть на нее бывает так же неприятно.
Дай котику масла. У меня нет причин с тобой дружить. Очень даже есть. Я же кот.
«Я был полон решимости. И все же я с трудом сумел произнести нужные слова.
— Ты говорил, что я могу называть тебя «Любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя «Шут». — Я глубоко вздохнул. — Любимый, я скучал без тебя.
Он поднял руку и прикрыл ладонью рот, но тут же сделал вид, что потирает подбородок, задумавшись о чем-то. Я не знал, какое выражение он скрывал от меня. Когда он убрал руку, я увидел, что на его лице появилась ироническая улыбка.
— Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен.
У меня не нашлось ответа, поэтому я промолчал. Он обращался ко мне насмешливым голосом Шута. И хотя я испытал облегчение, меня мучил вопрос — а вдруг он заговорил так, чтобы утешить меня? Решил ли показать свою истинную сущность или только то, что я хотел увидеть?
— Ладно, — вздохнул он. — Пожалуй, если ты хочешь, я останусь Шутом. Так тому и быть, Фитц. Для тебя я буду Шутом. — Он посмотрел в огонь и негромко рассмеялся. »
Любовь – это больше чем постель, мальчик. Если любовь не приходит вначале и не остается надолго потом, если она не может ждать и вынести боль разочарования и разлуку, значит, это не любовь. Любовь не требует постельных утех в качестве доказательства, что она истинная. Она даже не нуждается в ежедневных свиданиях.
– С тобой так бывало, что ты неожиданно понимаешь: человек, которого ты любишь, вдруг начинает вызывать у тебя совсем другие чувства?
– Странно, что ты задаешь такой вопрос мне...
Извинения далеко не всегда могут исправить причиненный вред и излечить нанесенную рану.
«Мы могли прожить всю свою жизнь и не начинать этого разговора. А теперь ты приговорил нас обоих вечно его вспоминать.»
Если любовь не приходит вначале и не остается надолго потом, если она не может ждать и вынести боль разочарования и разлуку, значит, это не любовь.
Оружие, которое мы выбрасываем сегодня, может угрожать нашей жизни завтра.
Он наконец посмотрел на меня, и я увидел боль в его глазах. Но я не отводил взгляда, требуя ответа на свои вопросы, и вдруг понял, что он разозлился. Он выпрямился и презрительно фыркнул, как будто не мог поверить в то, что я спрашиваю его об этом. Затем тряхнул головой и сделал глубокий вдох. Слова начали слетать с его губ, словно он уже не мог остановить их поток.– Ты знаешь, кто я такой. Я даже назвал тебе свое настоящее имя. Что же до того, что я собой представляю, и это тебе известно тоже. Ты ищешь ложного утешения, когда требуешь, чтобы я словами обозначил тебе мою сущность. Слова не вмещают в себя и не объясняют человека. Только сердце, и только если оно хочет. Но, боюсь, твое сердце не хочет. Ты знаешь обо мне больше любого живущего на свете человека, однако упрямо твердишь, что это все не может быть мной. Какую часть меня ты готов отбросить? И почему я должен отказываться от чего-то, чтобы доставить тебе удовольствие? Я никогда не попросил бы тебя о таком. Тебе придется признать еще одну истину. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Знаешь уже много лет. Давай не будем притворяться друг перед другом. Тебе прекрасно известно, что я тебя люблю. Любил и буду любить всегда. – Он произнес эти слова совершенно спокойно, так, словно они были неизбежностью.И стал ждать. Такие слова всегда требуют ответа.Я сделал глубокий вдох. А потом сказал честно и довольно резко:– Ты тоже знаешь, что я тебя люблю, Шут. Как любит мужчина своего самого близкого друга. Я этого не стыжусь. Но Йек или Старлинг и еще многие думают, будто наша дружба перешла границу, что ты хочешь делить со мной постель… – Я замолчал, дожидаясь его реакции.Но Шут посмотрел мне в глаза, и я не увидел в них ни тени сомнения.– Я тебя люблю, – тихо проговорил он. – У моей любви нет границ. Никаких. Ты меня понимаешь?– Боюсь, слишком хорошо, – ответил я, и у меня дрогнул голос. Затем я сделал глубокий вдох и с трудом произнес следующие слова: – Я никогда… ты меня понял? Я никогда не захочу делить с тобой постель. Никогда.Шут отвернулся от меня, и я заметил, как слегка порозовели его щеки, не от стыда – я понял, что в душе у него поселилось другое, более глубокое чувство. Через несколько мгновений он заговорил спокойным ровным голосом.– И это тоже мы с тобой давно знаем. Тебе не следовало произносить вслух слова, которые теперь останутся со мной навсегда. – Затем он повернулся ко мне, но я понял, что он меня не видит. – Мы могли прожить всю свою жизнь и не начинать этого разговора. А теперь ты приговорил нас обоих вечно его вспоминать.Отвернувшись, Шут направился к своей спальне. Он шел очень медленно, словно и вправду был болен. Потом остановился и оглянулся. В его глазах пылал гнев, который потряс меня, Шут еще никогда так на меня не смотрел.– Неужели ты и в самом деле думал, будто я попрошу у тебя того, что ты не хочешь делать? Я же прекрасно знаю, какое отвращение ты испытал бы, услышав мою просьбу. А еще я знаю, что это был бы верный способ навсегда уничтожить все, что нас связывает, все, что мы с тобой пережили вместе. И потому я старался избежать разговора, на который ты вынудил нас, которым поставил под сомнение нашу дружбу. Этого не стоило делать, Фитц.