– Ну, а ты, лапоть, тут за что? Мужик, соблюдая платон-каратаевские традиции, добродушно смотрел на него.
– За Маркса, дорогой мой. В клубе лекция была «Есть ли жизнь на Марксе?», а я и спроси: на эту планету Маркс вербовка будет? В тот же день и взяли: ты, говорят, подрывал колхозное строительство, проявлял бухаринский троцкизм.
Ведь и на самом же деле душа была уязвлена нашествием чужого на свое. Сталин ли, Гитлер ли, большевики ли, нацисты ль, все-таки чужая подлость прет на родное злосчастье, и душа требует движения к своему народу.
Фикус презирал (с тем же успехом можно сказать «презирала») соседствующий с ним горшок герани. Ну, разумеется, не сам горшок, а куст, произрастающий из горшка. Герань казалась (казался) ему (ей) бездуховной, бессмысленной тварью. Он не получал от нее никаких сигналов. Иногда он поворачивал свои жесткие листья ребром к ней. Все напрасно, никакого ответа.
Читатель может сказать, что реальность и роман несравнимы, что в жизни события возникают стихийно, а в романе по авторскому произволу; это и верно, и неверно. Автор, конечно, многое придумывает, однако, оказавшись в тенетах романа, он иногда ловит себя на том, что становится как бы лишь регистратором событий, что они в некоторой степени определяются уже не им, а самими персонажами
Революция, похоже, это не что иное, как пик декаданса...
Двадцатый век цветет двумя формами восхитительного социализма - классовой и расистской.
- Вот вам не страшно передавать приветы женам врагов народа?
- Страшно. Однако в мире есть кое-что и кроме страха.
Аверелл Гарриман: «Вести переговоры с русскими – это все равно что дважды покупать одну и ту же лошадь».
"Существование равняется сопротивлению, - бормотал Никита. - Вот это формула. Оно может выворачиваться наоборот, однако никто не ответит тебе прямо: равняется ли сопротивление существованию?"
Мужчина банален, женщина - пульсирующий цветок.