Красота - не более чем внешняя оболочка ужаса , и она неизбежно нуждается в смерти: самый прекрасный цветок уходит корнями в зловонную гниль.
Теперь я просто говорю, Слушай или я тебя сожру, и рассказываю, и рассказываю, и рассказываю.
Он смотрелся в зеркало, он вообще этим увлекается. Однажды я застал его глядящимся в стакан. В мой стакан. Ладно ещё хоть зеркало, как и туалет, общественное.
Мы не обитаем в небытии, но оно неким образом обитает в нас.
Мы выпили. Я опять заметил пятна в глазах, которые недавно появились. Летучие мушки. Может, это табачный налет, ядовитые наслоения. Или осадок от критики.
Мне подумалось, что я — Малекон памяти.
Я рассмеялся. Но и задумался, глядя на порт, о том, что, несомненно, море и воспоминание как-то связаны. И то и другое широко, глубоко, вечно, но сходство не только в этом: оба накатывают равномерными, одинаковыми, непрерывными волнами.
Я бродил по комнате в поисках носков, которых вчера было два, а сегодня каждый из них вознамерился быть в единственном экземпляре, и, устав искать их по всей вселенной, вернулся к себе в галактику, открыл шкаф и взял чистые и стал натягивать...
...величие, кроме как в классических трагедиях, дорогой мой, невыносимо.
Смерть — великая уравниловка: бульдозер Бога.