- Вера в чистом виде, без священников и генеральных секретарей. Что ж, неплохо, - признал Конде, поражённый тем, что оказывается, в эпоху объединённых в профсоюзы неверующих существует некое братство независимых верующих.
Отчуждение росло постепенно, по мере того как романтизм уступал место скептицизму...
- И знаешь, что самое скверное? - добавил бывший полицейский. -Похоже, этот сукин сын [Хемингуэй] до сих пор сидит у меня вот здесь. - И ткнул пальцем куда-то себе в грудь
Предположения - это как заноза в ладони, а уверенность, напротив, появляется вместе с болью в желудке, колющей и неприятной
Конде поинтересовался, готовят ли здесь "Папу Хемингуэя" - тот самый дайкири, который обычно пил писатель: две порции рома, лимонный сок, несколько капель мараскина, колотый лед от души и ни крупинки сахара.
-Она вернется, Конде. -Твоими бы устами...
-Да, парень, крепко она тебя приложила. -Я просто убит.
Сплошная рутина, примелькавшиеся детали, устоявшиеся привычки, ожидаемые поступки - все это, по его мнению, свидетельствовало о преждевременно наступившей старости.
Он-то прекрасно знал - чтобы создавать настоящую литературу, он должен жить настоящей жизнью: сражаться, убивать, ловить рыбу, жить, чтобы иметь возможность писать.
...ни полицейский, ни закоренелый мерзавец, ни извращенец, ни убийца не обладают правом на приставку "экс".
-...Не забывай, что писатели бываю разные. Хорошие и плохие писатели; писатели, обладающие достоинством и не имеющие его; писатели, которые пишут и которые говорят, что пишут; писатели - сукины дети и порядочные люди... -А к какому типу ты относишь Хемингуэя? -Я думаю, в нем было всего понемногу.