— Нет ничего более обманчивого, чем показная скромность. Под ней часто скрывается равнодушие к посторонним мнениям, а иногда и замаскированная похвальба
Закон не работает против тех, кто его сотворил.
— Знаешь, я всегда грезила о полете на воздушном корабле. Хотя должна признать, я вообще о многом мечтала, наверное, как и любой ребенок, — хрипло прошептала я.
— И что же испытываешь теперь? — Голос Бенедикта не привел меня в чувство. В нем, наоборот, звучал интерес, и я невольно раскрылась:
— Странно, но почти ничего. Нет, вид, конечно, красивый, особенно если смотреть вниз. Но на этом все. И это меня пугает.
— Почему?
— Я… боюсь разучиться мечтать. Пусть это звучит глупо, но я хочу смотреть на мир глазами, полными восхищения, а не усталым взглядом старика. Те, кто становятся такими, часто оправдываются тем, что они выживают. Это печально. Не хочу так. Хочу жить, а не выживать.
Прошлое делает нас настоящими…
Должно быть, смелость и заключается в том, чтобы, несмотря на опасения, оставаться собой и действовать. Трусость же выбивает почву из-под ног.
Девушки как украшения: сапфиры, золото, серебро, бирюза…
И лишь они решают, редкие ли они бриллианты, или доступная бронза.
- Работать не хочется.
- Поверьте, не только вам.
– Добрый вечер, лорд Аверан, – произнесла я, приседая в реверансе.
– Да-да, – раздраженно сказал он, – этикет превыше всего. Считайте, что мы с вами уже обсудили погоду и переходите к самому интересному.
Очаровательно улыбнувшись, я присела на край софы, расположенной напротив дивана, и вежливо произнесла:
– В Уэстенсе чудное лето, вы не находите?
Прекратив постукивать хлыстом, герцог посмотрел на меня, сузив глаза от ярости.
– Нахожу, – зло ответил он. – С реверансами покончено?
Выдав самую невинную из улыбок, я продолжила:
– Как здоровье вашей маменьки?
– Вы не знакомы с моей маменькой!
– Но меня бесконечно волнует ее здоровье.
– У маменьки превосходное здоровье. Элизабет, переходите к мольбам и просьбам, я жду.
– Как здоровье вашего папеньки?...
– Я себе позволяю поставить на место одну зарвавшуюся плебейку! – прорычал едва ли не мне в лицо этот наглый самодовольный и напыщенный тщеславный тип.
– Но позвольте, – я невольно улыбнулась, – о каком месте идет речь? Месте дамы, невесты, дочери моих родителей или жительницы города? Нет, я понимаю, что мое место очень даже привлекательно, и если вы желаете, я, несомненно, готова обменяться с вами, но боюсь перед вами встанут две непреодолимые проблемы – при всем своем желании вы не вместитесь в мое свадебное платье, и полагаю, Густав будет против подобной невесты – помилуйте, вы выше его ростом, вы никоим образом не станете с ним прекрасной парой.
– Я написал вам сонет, вы читали?
– Не имела несчастья!
– Я посылал вам цветы!
– У меня трое сестер, лорд Эруа, поверьте нам присылают столько цветов, что мы давно даже не разбираем кому и какие.
– Я пел под вашими окнами!
– Боюсь, вы ошиблись, мои окна выходят на сад, расположенный позади дома, попасть туда вы не могли ни коим образом. А если бы и попали, боюсь вместо серенад, сад был бы оглашен вашим испуганным «Спасите», так как папенька на ночь выпускает собак.
– Так кому же я тогда пел?
– Вопрос не ко мне.
– Элизабет, вы жестоки!
– Лорд Эруа, вы невоспитанный!
– Прошу прощения, мисс Хемптон, но я страдаю.
– Искренне вам сочувствую и отказываюсь мешать в этом сложном деле, – заверила я.