Всю дорогу никто не проронил ни слова. Лео умело вел свой громоздкий автомобиль по запруженным людьми и машинами улицам. Карла сидела неподвижно и, точно зачарованная, смотрела на эту ночную жизнь города, смотрела вперед и вниз, где на спуске между двумя рядами черных зонтов, в брызгах дождя, словно обезумевшие, метались красные огни машин. Мариаграция тоже смотрела в окно, но не для того, чтобы полюбоваться чем-то, а чтобы полюбовались ею самой. Поездка в большой роскошной машине вызывала у нее чувство счастья, ощущение богатства. И всякий раз, когда из многолюдья возникала фигура бедняка либо скромно одетого человека, она брезгливо морщилась, точно желая сказать: «Ты, жалкий кретин, идешь пешком… Так тебе и надо… А я вот по праву мчусь сквозь толпу, откинувшись на мягкое сиденье машины».Лишь Микеле не смотрел в окно, его больше интересовали те трое, что сидели в прочном кузове автомобиля. Казалось, будто этот железный кузов отгородил их от внешнего мира. Лица его спутников были в тени, но когда машина проносилась мимо дорожного фонаря, перед ним на мгновение представало морщинистое, дряблое лицо матери и ее блестящие от гордости глаза, восхищенное лицо Карлы — лицо девочки, едущей на праздник, и, наконец, красное, спокойное, немного суровое в профиль лицо Лео, пугающе недоступное, как те далекие загадочные предметы, которые в бурю внезапно освещаются на миг вспышками молний.Каждый раз, когда Микеле видел мать, сестру и Лео, его изумляло, что они едут вместе с ним. «Почему они, а не другие?» — спрашивал он себя. Эти трое были ему чужими. Он почти не знал их. Ему казалось, что, будь на месте Карлы блондинка с голубыми глазами, на месте матери — худая высокая синьора, а на месте Лео — низенький, нервный человек, в его собственной жизни ничего бы не изменилось. Но рядом с ним, в тени, неподвижно сидели именно эти трое, и каждый толчок заставлял их стукаться друг о друга, точно это были куклы-марионетки. Больше всего его мучило, что эти люди так далеки ему и так безразличны и что каждый из них, да и он сам, безнадежно одинок.
"Una donna vera" pensò; "una donna pura, né falsa, né stupida, né corrotta... trovarla... questo sì che rimetterebbe a posto ogni cosa". Per ora non la trovava, non sapeva neppure dove cercarla, ma ne aveva in mente l'immagine, tra l'ideale e materiale che si confondeva con le altre figure di quel fantarstico mondo istintivo e sincero dove egli avrebbe voluto vivere; la musica lo avrebbe aiutato a ricostruire quest'immagine amata.
"Come si fa ad amare una tale donna?" si domandava con un vero e isterico ribrezzo; "io non potrei neppure toccarla, tutta piena di calore, tutta piena di amore; non è una donna, è una bestia".
Между тем тоска все росла, ширилась. Он уже знал ее симптомы — вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что-то сделать, воспылать страстью. Затем — нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, — слепое отчаяние. Этого приступа тоски Микеле боялся до боли в сердце. Он старался не думать об этом, хотелось жить, как другие люди, — сегодняшним днем, без забот, в мире с самим собой и окружающими. «Стать обыкновенным глупцом», — вздыхал он иногда. Но когда он меньше всего этого ждал, одно-единственное слово, образ, мысль вновь вызывали у него приступ тоски. Тогда его спокойствие и иллюзии рушились, все усилия оказывались напрасными, приходилось вновь задумываться над своей жизнью. И когда он в тот вечер медленно брел в толпе по тротуару и смотрел на сотни ног, шлепавших по грязи, его поразила бессмысленность собственных поступков. «Все эти люди, — подумал он, — знают, куда идут и чего хотят. У них есть цель, и поэтому они спешат, волнуются, грустят, веселятся, словом, живут… А у меня в душе пустота, никакой цели… сижу ли, хожу ли — все едино». Он больше не мог оторвать взгляда от тротуара. В сотнях ног, месивших грязь, чувствовалась та уверенность, твердость, которой не было у него. Он смотрел, и отвращение к самому себе росло. Ведь он всегда и всюду один и тот же — равнодушный, не имеющий цели. Эта грязная после дождя дорога была и дорогой его жизни, по которой он шел без веры и без одушевления, ослепленный обманчивыми огнями рекламы. «Куда же они ведут, эти огни?» — думал он. Он поднял глаза к небу и увидел, что там, в черной вышине, огненные буквы рекламируют зубной порошок и крем для ботинок. Он снова опустил голову — ноги продолжали двигаться, из-под ботинок летела грязь, толпа безостановочно текла куда-то. «А я, куда я иду? — спросил он самого себя. Он сунул палец за воротник. — Что я за человек? Почему не бегу, не тороплюсь, не поступаю честно, повинуясь первому порыву? Почему утратил веру?». Тоска давила его, ему хотелось остановить кого-нибудь из прохожих, схватить его за ворот и спросить — куда он идет, почему так спешит. В толпе людей, у которых есть цель, он тоже должен иметь цель, любую, пусть даже обманчивую.
Она долго обдумывала ответ, но, как все женщины, уверенные в своем остроумии и язвительности, перестаралась, - намек ее получился столь тонким, что Лиза его просто не поняла.
О, эти стекла, стекла домашних стекол в дождливые ночи, монотонные и такие красноречивые, с таинственными искрами огней! Все они словно зовут нас в черную, бесконечную страну грез.
Все мы одинаковы. Из тысячи способов, ведущих к цели, всегда инстинктивно выбираем наихудший.
Если б ты знал, как меня угнетает эта жалкая, серая жизнь! И так день за днём, день за днём!
Куда нас несет судьба, днем ли, ночью ли, во тьме или при ярком свете? Никто не знает.
Между тем тоска все росла. Ширилась. Он уже знал ее симптомы. Вначале легкое замешательство, чувство неуверенности в себе, бесплодности всего, потребность что то сделать, воспылать страстью. Затем нарастающее чувство горечи во рту, пересохшее горло, широко раскрытые глаза, в гудящей голове вновь проносятся обрывки фраз и, наконец, слепое отчаяния.
Прекрасно, когда жизнь имеет хоть какой то смысл. Когда люди умирают на самом деле, когда убивают, ненавидят и любят всерьез. Когда льют искрение слезы из за подлинных бед. Только тогда ты становишься живим существом, уходящим своими корнями в реальность как деревья в землю.
Чтобы изменить жизнь, надо всегда быть искренним!
Чем огромнее счастье, тем меньше его замечаешь.
... можно быть очень верным и не любить... Иногда верность может оказаться даже местью, расплатой за любовь... Верность, а не любовь.
Всегда все упирается в деньги, от этого зависит и то, что мы делаем, и то, что мы собой представляем, чем хотим стать, наша работа, наши заветные мечты, даже отношения с теми, кого мы любим.
Жара притупляет скорбь, которая, как и радость, не терпит рядом с собой никаких других ощущений.
Мы можем сколько угодно рисовать в своем воображении самые неприятные перспективы и даже быть уверенными, что именно так и произойдет в действительности. Однако, когда эти наши предположения, или лучше сказать уверенность, подтверждаются, это всегда бывает для нас неожиданным и болезненным.
“каждый мужчина в конце концов находит женщину, которая его ценит и любит”
Человеку всегда хочется верить, даже когда он знает, что верить больше не во что.
...когда женщина без всяких слов и взглядов сама к тебе приходит и отдается целиком, телом и душой, да к тому же совершенно для тебя неожиданно, тогда ты оказываешься связанным по рукам и ногам, словно ты в капкан попал; и чем больше ты прилагаешь усилий, чтобы выбраться из этого капкана, тем глубже врезаются тебе в тело острые зубья.
Дети прибегают к слезам как к крайнему доводу и средству воздействия на окружающих: так же поступает большинство женщин и вообще все слабые духом.
... мы никогда не были настолько откровенны, чтобы выяснить до конца наши отношения, всегда ограничивались только намеками.
Современный мир устроен так, что никто не может заниматься тем, чем ему хочется, а, наоборот, должен делать то, к чему стремятся другие... Всегда все упирается в деньги, от этого зависит и то, что мы делаем, и то, что мы собой представляем, чем хотим стать, наша работа, наши самые заветные мечты, даже отношения с теми, кого мы любим.
Пенелопа верна Одиссею, по мы не знаем, насколько она его любит. А как вам
известно, можно быть очень верным и не любить... Иногда верность может
оказаться даже местью, расплатой за любовь... Верность, а не любовь.
Я заметил: чем сильнее овладевают людьми сомнения, тем охотнее они хватаются за мнимую логическую очевидность, надеясь с помощью разума прояснить то, что затуманивает и замутняет чувство.
Легко забываешь то, о чем не хочется вспоминать.