... по мере того как ориентиры прошлого таяли, на их месте обнаруживались зияющие провалы, фальшивое двойное дно - и в налетевшем вихре душа моя, перезимовавшая годы между отрочеством и зрелостью, прячась глубоко в радужной раковине своего собственного мира, где ей снились тайные, мимолетные, переливчатые сны о птицах и цветах, об ангелах и звездах, вышла на свет такой же, как прежде, жаждущей и живой.
И не было у него ни друзей, ни любовниц, которым он мог излить душу, ни воспоминаний, которые он мог откупорить и вдыхать, как некий чудотворно-целительный эликсир, - не было ни рая, ни ада, которые он мог призвать на помощь, которым он мог бросить проклятие или молитву, - ни благосклонных божеств, ни милосердных ангелов-хранителей, ни темных сил бездны...
... но у настоящего художника есть только глаза, чтобы видеть мир, душа, чтобы этот мир осмысливать, и руки, чтобы его изображать, - больше ничего.
Живопись в отличие от литературы была искусством трагической судьбы: её нельзя было ни размножить в предрассветный час на дребезжащей пишущей машинке, ни перевезти через границу, зашитой в подкладку пиджака, ни отправить на вечное хранение, невесомую и безудержную в тёмный надёжный тайник чьей-нибудь памяти. Живопись была навсегда привязана к земному, вещественному: к холсту и мольберту, кистям и краскам, даже к стенам; а по большому счёту – к месту и времени: именно место и время предрекали ей либо бессмертие, либо гибель.
Все люди время от времени слегка редактируют своё прошлое, чтобы удержаться на плаву.
Лучше знать правду, какой - бы она ни была, чем всю жизнь терзаться вопросом: а что же могло быть?
Хотя по календарю был ещё только ранний август, в воздухе уже чувствовалась та особая нежно-осенняя хрупкость, от которой мир сделался на одно дуновение глубже и слегка утратил определённость, будто лежал по ту сторону хрустальной ширмы.
Люди подвергают сомнению существование Рублёва, — равно как и Шекспира, между прочим, — по той простой причине, что заурядный ум вроде нашего не может представить гения такого масштаба… нам спокойнее разделить этого гиганта на ряд пусть даже крупных, но хоть сколько-нибудь постижимых фигур. Невзирая на то, что нас самих это делает пигмеями, я придерживаюсь твёрдого убеждения, что титаны существовали на самом деле.
Единственный способ не дать подрезать себе крылья – не отращивать крылья вовсе.
Красота и счастье лишь тогда навечно врезаются в память, когда они долго не длятся.
Самые настойчивые воспоминания - не обязательно воспоминания о вещах самых постоянных или даже самых существенных; чаще всего они просто самые яркие, и, может быть, именно поэтому они со временем становятся дороже других.