Порой наши личные горести обостряют наше зрение.
Усердие никогда не заменит ума.
Молодые думают, что старики - дураки, а старики знают, что молодые - дураки.
Чтобы найти истинные слова для выражения гнева, хорошо бы познакомиться с каким-нибудь толковым гуманитарием и послушать его, когда он впадает в ярость!
Нет ничего опаснее, чем благие намерения молодежи, которая проявляет сочувствие и искренне старается помочь вам.
Хотите видеть безудержную, первозданную ярость в чистом виде, пожалуйста, стоит только довести до белого каления убежденного гуманиста.
Во всей Англии ни один сыщик не сравнится с незамужней дамой неопределенного возраста, у которой бездна свободного времени.
Обобщения почти никогда не содержат истины и обычно отличаются крайней неточностью.
Чувства толпы - это нечто необъяснимое и ужасное.
Если вам кажется, что вы все точно знаете, - это еще не доказательство.
Нашли кому верить – доктору. Выдерут у вас все зубы до единого – теперешние доктора все такие, – а потом: ах, извините, у вас, оказывается, был аппендицит! Доктора называются!
Ведь мы набиты предрассудками, чванством и ханжеством и обожаем судить о том, чего не понимаем.
– «И тут случилось нечто поразительное – Гризельда встала, прошла через всю комнату и нежно поцеловала своего пожилого мужа». Сказано – сделано.
– Это и вправду «нечто поразительное»? – спросил я ее.
– Ты еще спрашиваешь, – ответила Гризельда. – Ты хоть понимаешь, Лен, что я могла выйти замуж за министра, за баронета, за процветающего дельца, за трех младших офицеров и бездельника с изысканными манерами, а вместо этого выбрала тебя? Разве это не поразило тебя в самое сердце?
– Тогда – поразило, – признался я. – Я частенько задумывался, почему ты так поступила.
Гризельда залилась смехом.
– А потому, что почувствовала себя совершенно неотразимой, – прошептала она. – Остальные мои кавалеры считали, что я просто чудо, и, разумеется, для каждого из них я была бы отличной женой. Но для тебя я – воплощение всего, что ты не любишь и не одобряешь, и все же ты не мог передо мной устоять. Мое тщеславие просто не выдержало этого. Знаешь, куда приятнее, когда тебя втайне обожают, сознавая, что это грех, чем когда тобой гордятся и выставляют напоказ. Я доставляю тебе кучу неудобств, я непрерывно тебя шокирую, и, несмотря ни на что, ты любишь меня до безумия.
– Жизнь в общем везде одинакова, – продолжала мисс Марпл своим негромким, спокойным голосом. – Человек рождается, потом растет, взрослеет, сталкивается с другими людьми, обкатывается, как галька, потом женится, появляются новые дети...
– А финал один – смерть, – подхватил Рэймонд Уэст. – И не всегда имеется свидетельство о смерти. Порой умирают заживо.
Все связанное с убийством не простое, а особенное. И выстрел был какой-то особенный. И чихнул кто-то как-то необыкновенно. Думаю, это было фирменное чиханье, специально для убийц.
Молодым кажется, что старики глупы, но старики-то знают, что глупы - молодые!
Помочь себе вы можете лишь в том случае, если будете предельно откровенны.
Если ходить и всем так вот бодро сообщать, что ты кого-то убил, то тебе никто и не поверит, верно?
Мне порой представляется, что некоторые спорят только для того, чтобы поспорить.
В деревне привязывают время к событиям, а не годам. В деревне не говорят «это случилось в тридцатом» или «это произошло в двадцать пятом». Там говорят «вот то-то случилось на следующий год после того, как сгорела старая мельница», «а вот это произошло, когда молния расколола большой дуб и убила фермера Джеймса» или «то был год, когда мы болели полиомиелитом.
-... Вдруг случится что-нибудь интересное. - Например, мы можем попасть в железнодорожную катастрофу.
Понимаете, человек так устроен, что ему нравится, когда о других говорят плохо.
- По-моему, когда-то она была влюблена в него. Да и сейчас еще по-своему любит его. Из-за того только, что человек постарел, любить ведь не перестанешь.
Я хочу сказать, мне очень жаль людей, если они стары, хворы или еще что-нибудь такое, только они должны быть славные. Если же они не славные – ну, это уж совсем другое дело, ты не можешь не согласиться. Если ты противен в двадцать лет, так же гадок в сорок, еще мерзостнее в шестьдесят, а в восемьдесят – и вовсе сущий дьявол, тогда я, право, просто не понимаю, почему нужно испытывать особую жалость к людям только за то, что они старые. Измениться фактически невозможно.
"Удивительно, до чего неохотно женщины расстаются со всякими пустяками, даже компрометирующими."