Я читаю мало, но перечитываю постоянно, я читаю Флобера и Жюля Верна, Русселя и Кафку, Лейриса и Кено; я перечитываю книги, которые люблю, и люблю книги, которые перечитываю, и всякий раз с одинаковым наслаждением, будь то двадцать страниц, три главы или целая книга: с наслаждением соучастия, с наслаждением сговора, и даже больше: с наслаждением наконец-то обретённого родства.
Анри Флери разделял широко распространенное мнение, согласно которому вкусовые ощущения обуславливаются не только характерным цветом поглощаемых продуктов, но еще и окружающей их обстановкой.
...Мое сердце убежденного социалиста заранее на стороне всего, что содействует духовному прогрессу…
У нас с отцом были одни и те же предрассудки, дурацкие, абсурдные, но мы берегли их как зеницу ока, и если бы у нас их силой вырвали, нам показалось бы, что мы ослепли.
Во всех ссорах всегда говоришь что-то лишнее, именно поэтому они так опасны.
Маркс сказал, что способ является частью истины в той же мере, что и результат. Нужно, чтобы поиски истины сами по себе были бы истинными; истинные поиски -- это развернутая истина, отдельные части которой соединяются в результате.
И я лишний раз удивился всеобщему ничтожеству – люди суетятся впустую, сами вечно чего-то добиваются и принимают тех, кто тоже чего-то добивается, обещают кому попало и что попало и тут же забывают об этом и переходят к другим делам… Люди, которые говорят друг другу по телефону: «Мы должны непременно повидаться», – и думают при этом: «Господи, какая зануда!» – и, несмотря на это, у них назначено не меньше шести встреч ежедневно, просто так, ни для чего, лишь бы изображать деятелей, лишь бы убедить самих себя, что они живут интенсивной жизнью… Существует целая система приспособлений, позволяющая этим марионеткам постоянно пребывать в безнравственном мельтешении: телефонные линии, сеть железных дорог, автобусные станции, мириады частных машин, армии машинисток и стенографисток, одним словом, прочный базис (как они выражаются), на котором разыгрывается этот вселенский фарс…
Кто не работает, тот не ест -- это точно, но тот, кто работает, перестает жить.
И при всем том они не были узкими сектантами, как некоторые тупицы, для которых свет клином сошелся на Эйзенштейне, Бунюэле, или Антониони, или, наконец, -- надо сказать обо всех, коли начал обобщать, — Карне, Видоре, Олдриче или Хичкоке; они не были эклектиками, как некоторые инфантильные субъекты, которые теряют способность критически мыслить и вопят о гениальности, увидев, что голубое небо передано как голубое небо, а легкий пламень платья Сид Чарис выгодно выделяется на темно-красном диване Роберта Тейлора.
Люди, которые решают сначала заработать деньги, а осуществление мечты откладывают на то время, когда они разбогатеют, не так уж не правы.
Ничто так не удручает, как одиночество вдвоем, да еще там, где полным-полно чудес, где надо быть счастливым именно вместе, вдохновляя друг друга.
...когда любишь, невыносимо чувствовать, что любимый человек считает тебя недостаточно привлекательным или еще чего-нибудь в этом роде. Что ты не на высоте ни в социальном, ни в финансовом отношении. Что любимый человек чуть ли не презирает тебя. Нет ничего более горького, ничто не вызывает большей депрессии, ничто так не разрушает. ... И тебя охватывает страх, потому что понимаешь, что любовь немыслима без уважения.
А что такое ад, я знаю совершенно точно: это выражение скуки на лице того, кого ты любишь.
...Мало кому дано судить трезво, и большинство людей, кто по лености ума, кто по легкомыслию, кто по глупости, доверяется поверхностному впечатлению.
Успехи были вполне ощутимыми. Они продолжали в том же духе: подбирали крохи социологии, психологии, статистики; овладевали азами науки; научились применять избитые трюки: Сильвия то снимала, то надевала очки; они определенным образом записывали, листали свои блокноты, усвоили определенный тон в разговоре с боссами, вставляли чуть вопросительные выражения вроде: "не так ли", "в какой-то степени", "я думаю, возможно", "именно этот вопрос следует поставить"; научились в подходящий момент цитировать Райта Миллса, Уильяма Уайта или, того лучше, Лазарсфелда, Кантриля или Герберта Хаймана, из которых и трех страниц не прочитали.
Овладев этими совершенно необходимыми навыками, они доказали, что постигли азбуку ремесла, и стали незаменимыми сотрудниками. Так, всего лишь год спустя после их первых шагов по изучению причинности на них возложили ответственную работу по "анализу содержания"; за этим постом следовала уже должность верховного руководителя всеми исследованиями, которая обычно отводилась штатным кадрам, хорошо оплачивалась и считалась самой почетной во всей служебной иерархии. За последовавшие годы они не спустились с достигнутой высоты.У них не осталось ничего. Они подошли к концу пути, оказались на самом краю той весьма сомнительной траектории, которую прочертила их жизнь за последние шесть лет, посвященных погоне неизвестно за чем, ни к чему не приведшей и ничему их не научившей.
Ощущение временности настоящего положения вещей главенствовало в их жизни. Они ждали какого-то чуда. Тогда они пригласят архитекторов, подрядчиков, штукатуров, водопроводчиков, обойщиков, маляров. Отправятся в кругосветное путешествие, а по возвращении найдут свое, жилище преображенным, удобным, совсем обновленным, чудесным образом расширившимся, наполненным вещами соответствующих ему размеров, с раздвижными перегородками и дверями, удобным скрытым отоплением, внутренней электропроводкой, с мебелью самого хорошего вкуса.
Но великие мечтания, которым они самозабвенно предавались, оставались мечтами, а их реальные усилия равнялись нулю. Они не предпринимали никаких попыток согласовать насущные потребности с реальными возможностями. Их парализовывал размах собственных желаний.Иногда им казалось, что вся их жизнь могла бы гармонически протечь среди таких стен, уставленных книгами, среди предметов, до того обжитых, что, в конце концов, начнет казаться, будто они были созданы такими прекрасными, простыми, приятными и послушными специально для них. Но ни в коем случае они не прикуют себя к дому - иногда они будут пускаться на поиски приключений. И тогда никакая фантазия не покажется им невозможной. Им станут чужды злопамятство, разочарование, зависть. Ведь их возможности и желания всегда и во всем станут совпадать. Они назовут это равновесие счастьем и благодаря своей свободе, уму, культуре сумеют его сохранить, ценя каждое мгновение совместной жизни.
Они пытались бежать.
Невозможно жить долгое время одними мечтами.Слишком напряженная жизнь в этом мире,который обещает золотые горы и ничего не дает.Их терпению пришел конец.И однажды они поняли,что им нужно убежище.
— Пойдем! Пора спать…Так говорит крестоносец старому товарищу. Вместе они одолели неверных, изгнали крыс, истребили ядовитых соглядатаев, покончили с целой армией бутылок; вызвали улыбки на лицах хороших людей; благословили небеса, когда их дети, порожденные их плотью и нежностью, удостоили отозваться на их заискиванья; общими силами подавили в себе приступы злобы, досады, неуемной тревоги; встретили лицом к лицу безымянные недуги, что заносит ветром и в эти края; вместе заново отстраивали, сажали, возделывали землю; да, они возвращаются из похода, но они не завоевали империю и нигде не водрузили крест. Завоеван один только старый дом. Да и то этому бастиону со всех сторон грозят опасности, эти хрупкие владения еще придется защищать от вражеских набегов. Покинем же просторное синее кресло. Поднимайся. Пора спать. День был долог, но осталось дотянуть всего лишь десять минут. Через десять минут мы погасим лампу и скользнем наконец в ночную белизну. Итак, это все? Все ли сказано? Всегда спрашиваешь себя, как закончится рассказ. Ответ очень прост: как день, как жизнь. Все это длится, длится, и нет никакой причины, отчего бы это кончилось. Возможностям нет числа, случаев великое множество — не так ли? Но где-то подстерегает молчание. И вмешивается. Как странно: вдруг, на повороте фразы, повесть уходит в пустоту страницы и теряется в ней — говорят, так порой теряются ручьи в песках пустыни.
Она сказала: "Жизнь коротка, я хочу получить все сейчас". Это крик сердца тех, кому нечего дать...
в тридцать лет надо уже куда-то пристроиться, в противном случае ты -- никто. А человека нельзя считать устроенным, если он еще не нашел своего места в жизни, не вырыл себе норы, никуда не прибился, не имеет собственных ключей, конторы и хотя бы самой малюсенькой вывески.
...Можно знать и делать вид, что не знаешь, можно лгать себе и перед лицом самой жестокой очевидности.
Именно потому, что у нее не хватало глубинных ресурсов души, она испытывала необходимость во всем том, что может создать иллюзию полноценного существования, значительности личности: в деньгах, во всевозможных материальных ценностях, в кастовых привилегиях, в социальном честолюбии – в тех вещах, без которых сильные натуры легко обходятся.
Как будто в любой миг тебя так и подмывает сказать: это так, потому что я так захотел, я так захотел, иначе я бы не выжил.
Ты почти не жил, но уже все сказано, все кончено. Роли, этикетки уже заготовлены: с ночного горшка в младенчестве до инвалидной коляски в старости все сиденья уже здесь, они ждут своей очереди. Твои приключения так хорошо описаны, что никто даже глазом не моргнет в ответ на твой самый яростный протест. Ты можешь выходить на улицу и сбивать шляпы с прохожих, посыпать голову пеплом, ходить босиком, публиковать манифесты, стрелять из револьвера в тиранов, все тщетно: тебе уже постелили в спальне сумасшедшего дома, тебе уже накрыли за столом проклятых поэтов. Все предусмотрено, все приготовлено вплоть до мельчайших деталей: великие порывы души, холодная ирония, щемящая тоска, переполняющие чувства, экзотика, невероятное приключение, отчаяние. Ты не продашь свою душу дьяволу, ты не обойдешь полмира в сандалиях, чтобы броситься в Этну, ты не разрушишь седьмое чудо света. Все уже готово для твоей смерти: уже давно отлито ядро, которое тебя сметет, уже назначены плакальщицы, которые пойдут за твоим гробом.
Отныне ты живешь под ужасным гнетом тишины. Но ведь ты сам хотел стать молчаливее всех?