Александра была такой, как ему нужно, как ему хотелось. И он знал, как его жизнь с ней сложиться дальше. Поминутно. И вдруг появилась Соня - женщина, с которой невозможно было ни разговаривать, ни жить. С которой не знаешь, что произойдет в следующий момент. С которой он каждый день оказывался на серпантине.
Если у вас аллергия на всё,у вас аллергия на жизнь,на чувства,на любовь,на эмоции!
Каждый имеет право быть обманутым.Пусть даже на короткое время.
Люди всегда верят в то,во что хотят верить.
И вы его не слушайте – он языком чешет, как корова траву жует. Я его все истории наизусть знаю.
Мужчины бегут от неприятностей.А женщины терпят.
Слёзы ребёнка не стоят наших обид.
Ну какие сорок пять? Я ощущала себя на тридцать. А иногда и меньше. Не знаю, у всех так или только у меня. Когда кажется, что тебя, ребёнка, засунули в другое тело и решили, что ты взрослая женщина. И никого нет за спиной, чтобы оглянуться и спросить, что делать, как поступить.
На самом деле я в постоянной панике. И когда кто-то кричит "мама", мне хочется обернуться и поискать маму за спиной. А мама, оказывается, это я.
- А можно простить, как думаете? Простить измену, предательство? - Простить можно, забыть нельзя.
Бабушка говорит, что приметы сбываются, только если человек усилия прилагает. А на голову ничего само собой не падает.
Удивительное свойство мозга, таланта, памяти. Если их не развивать, то все теряется... уходит, как и не было.
Мужчины рвут эмоциональную связь в одно мгновение, одна минута - и все, а женщинам нужны годы.
Нельзя жаловаться и жалеть себя - это я точно знаю. Один раз пожалеешь - понравится. Это состояние очень быстро засасывает.
... люди плачут, когда очень больно и обидно, когда, наоборот, радостно или смешно. А ещё можно плакать из сострадания чужому горю, из-за тревоги за близкого, из-за бессилия. Слёзы возникают, когда чувства – самые разные – переполняют душу… Поэтому в картинах художников чувствуются слёзы.
...Он уже не с нами. Он человек. А люди любят своих детёнышей больше, чем звери. Они не отпускают их от себя, как делают это звери. Они готовы их кормить, поить и защищать, когда уже сами едва стоят на ногах. Люди не замечают, что их детёныши уже выросли и сами должны заботиться о стариках. К сожалению. Помнишь, Захар Антонович часто повторял, что звери лучше людей. Вот сейчас я ему поверила.
... Я домяукаюсь до каждого человека, каждой кошки, каждой собаки, морской свинки, бегемота или лошади. Я буду сражаться за то, чтобы у животных были свои права. И главное право – на свободу. Я хочу добиться того, чтобы никто не смел навредить животному, поднять на него руку или хлыст. Чтобы никто не имел права выбросить котёнка на помойку или оставить коробку с ненужными щенками.
– Не жди благодарности. Больные, когда выздоравливают, хотят побыстрее забыть о тех, кто их ставил на ноги. Хотят стереть их из памяти как воспоминание о своей болезни. Таково устройство психики. Пока им плохо, они будут тебе руки целовать, а когда хорошо – забудут.
Вообще-то Лену я всегда терпеть не могла. Зубрила, тихоня, зануда. С писклявым тягучим голоском. Ее голос меня всегда раздражал. Детский, высокий. Говорила медленно, сонно. Я всегда говорила быстро, отрывисто, скакала с темы на тему. Лена пока не доведет мысль до конца, не закончит предложение – не успокоится.
Бывают такие ученики, которых не любишь без причины. Вроде бы все хорошо – успеваемость, поведение, а вот не любишь, и все. Лена же ко мне приклеилась с первого дня. Ходила по пятам, тетради раздавала, подхалимничала, льстила в лицо, до тошноты.
Помню, дети писали сочинение на свободную тему. Лена написала, что я лучшая учительница в ее жизни, что она мной восхищается и хочет быть на меня похожей. Вранье от первой до последней буквы. Я не была лучшей, Лена мной не восхищалась – она меня ненавидела, но сидела на первой парте и преданно смотрела в глаза. И ничего на нее не действовало. Одно время я была к ней равнодушна – просто не замечала. Потом начала придираться. Потом злилась и снижала оценки. Лена только вздыхала и плакала. На какой-то миг я поверила в то, что она ко мне хорошо относится. Но только на миг, точнее, на один день. Я даже собиралась оставить ее после уроков и поговорить нормально. Похвалить, сказать «спасибо». Я чувствовала себя ужасно, думая, что плохо подумала о девочке, что не поверила ей. И уже готова была раскаяться и признать свою неправоту. Только после четвертого урока в учительскую пришла директриса и положила передо мной листок, исписанный аккуратным ровным почерком, который я хорошо знала. Лена, анонимно естественно, написала на меня донос. Что, мол, одна учительница обижает, унижает учеников, материал дает плохо и так далее и тому подобное.
– Разберись с этим, – сказала директриса. – Это кто-то из твоих настрочил. У нас тут школа, а не кухонные разборки.
Я читала бисерные строчки и покрывалась потом – Лена обвиняла меня в том, что я заставляю их читать литературу сомнительного свойства и призываю думать и оценивать поступки героев самим, а не так, как написано в предисловии и послесловии. Особенно Лену потрясло мое отношение к «Молодой гвардии». Я ведь и не помнила, что сказала тогда классу, а Лена не только помнила, но и записала. Оказывается, я не считала подвиг – подвигом. И говорила, что в жизни так не бывает. Не может быть, по определению.
Лену я все-таки задержала после шестого урока. Положила на стол ее же листок. Лена посинела, побелела и хлопнулась в обморок. Я набрала в рот воды и брызнула ей в лицо, как брызгаю на простыню, когда глажу. Убедившись, что она очнулась, я ушла. Лена лежала мокрая, сжимая в руках список претензий.
Больше мы к этой теме не возвращались. Даже не заикались. Я делала вид, что ничего не произошло, Лена особенно тщательно вытирала подоконники и лебезила, не смея поднять глаз. Я до сих пор не знаю, чего она тогда добивалась. И знать не хочу. Не знаю, почему я тогда так поступила, а не поговорила с ней по душам. И уж меньше всего я могла предположить, что последние годы своей жизни я проведу именно с Леной.
Однажды я проснулась старой. Это было на сороковой день после маминой смерти. Я эти годовщины не отмечала, потому что мне казалось это диким. Я отмечала каждый день без нее, каждое утро, каждый вечер. Тогда, только в то утро, я заплакала. И плакала долго, несколько дней. Ходила по квартире, наливала чай, вытирала крошки со стола, включала телевизор, перекладывала тетради, а слезы лились и никак не заканчивались. Я помню, как мама однажды, вытирая мне, маленькой, слезы, сказала:
– А знаешь, где живут слезки?
– Где?
– В слезном озере. Правда, красивое название?
– Правда.
– Будешь много плакать, озеро обмельчает, и слезки кончатся. А они нужны для глаз, чтобы сияли и были красивые.
Я тут же перестала плакать.
Оказалось, что слезное озеро у меня бездонное. Маму я оплакиваю до сих пор. Как только ее вспоминаю, начинают течь слезы.
Одиночество… Я совсем одна. Меня не пугают захлестывающая слабость и постепенно наступающая немощь. Раздражает, что не сплю по двое суток и потом хожу вареная, дурная. Пью кофе, заставляю себя съесть шоколадку и на время прихожу в себя, очухиваюсь, как от дурного сна. Но потом, через пару часов, опять проваливаюсь в дремоту, не приносящую ни отдыха, ни сил.
Единственное преимущество моего возраста – нет, даже не возраста, а болезни и перспективы скорой, обещанной врачами смерти – внутренняя свобода. Я могу говорить что хочу, вести себя как хочу. Не быть обязанной, не бояться. Мне не нужно производить впечатление, что-то заслуживать. Я уже НИКОМУ НИЧЕГО НЕ ДОЛЖНА.
В последнее время я очень часто стала ловить себя на мысли, что очень устала – жить, есть, спать. Существовать. Мне уже давно пора умереть, а я все живу. Только зачем – не понимаю. Мне не для кого жить. Не для Лены же! Папа жил ради работы, ради меня. Мама тоже. А я? Меня ничего и никто здесь не держит. А я живу, живу, живу. Умирают люди, которые не должны умирать. Не заслужили. А меня как будто наказали.
– Сволочи и эгоисты всегда долго живут, – говорила мама. – И те, кто пережил слишком большое горе и лишения. Организм мобилизуется и готов бороться.
У мамы в бумагах – она любила выписывать интересные данные исследований – я прочла, что мужчины рвут эмоциональную связь в одно мгновение, одна минута – и все, а женщинам нужны годы. Наверное, это правда. Иначе, почему я сейчас о нем вспоминаю? Столько лет прошло… Господи, сколько же прошло лет… Даже страшно становится.
– Зачем ей собака? Она же животных не любит. – Затем же, зачем ей нужен Андрей Сергеевич. Чтобы руки лизала и хвостом виляла, – вдруг как-то зло ответила Нелли Альбертовна.
– Сейчас время другое, – возразила Лена. – Обычный деловой подход. – Время всегда одинаковое. И люди не меняются. К сожалению