— Помнишь историю, как жена Хемингуэя забыла в поезде рукопись его романа, которую так и не удалось найти?
— И что он предпринял — развод или убийство?
Одно потеряешь,другое найдешь - размышлял он.- Что то покинешь, к чему то придёшь.
Взведи пружину дня, запусти радость на полную катушку.
У каждого в душе живут поэт и убийца, только это принято скрывать.
Мир — это сточная канава, в которой мы барахтаемся, пытаясь прибиться к берегу. Господи прости, да где он, этот берег? Никогда к нему не прибиться, потому что берега нет! Мы — крысы, тонущие в нечистотах, а тебе всё маяки грезятся.
Церковь при космодроме. Накануне старта я пришел помолиться. За мной увязался Квелл, хотя я так и не понял, какому богу он молится и, вообще говоря, осознает ли, что такое молитва. Полумрак успокоил наши глаза, воспаленные слепящими огнями стартовой площадки. В этом тихом священном пространстве мы рассматривали купольный свод и мерцающие на нем полупрозрачные фигуры мужчин и женщин, не вернувшихся из космоса. От них исходил нежный, приглушенный шелест, многоголосый шепот.
— А это что? И зачем? — спросил Квелл.
Понаблюдав за плавающими фигурами, я ответил:
— Это мемориал — образы и голоса тех, кто погиб и навеки остался в космосе. Здесь, под куполом храма, с рассвета до заката воспроизводится облик и речь каждого — в знак памяти.
Мы с Квеллом стояли, слушали и смотрели.
Один из этих потерянных голосов произнес:
— Дэвид Смит, пропал на орбите Марса в июле две тысячи пятидесятого.
Другой, высокий и нежный, вторил:
— Элизабет Болл, дрейфует за Юпитером с две тысячи восемьдесят седьмого.
А третий, звонкий, повторял снова и снова:
— Роберт Хинкстон, убит метеоритным дождем в две тысячи шестьдесят третьем, похоронен в космосе.
Еще шепот:
— Похоронен.
Другой голос издалека:
— Пропал без вести.
И все эти тихие голоса как один повторяли:
— В космосе, в космосе, в космосе.
Я взял Квелла за паучью лапу и развернул в сторону алтаря.
— Смотри туда, — сказал я, для верности указывая пальцем. — На амвоне сейчас появится человек, умерший почти сто лет назад; но он был настолько выдающейся личностью, что современники оцифровали его душу, взяли записи голоса и при помощи микросхем воссоздали его целиком, вплоть до легчайшего вздоха.
Тут лучи света выхватили из полумрака фигуру, поднимающуюся на амвон.
— Преподобный Эллери Колуорт, — шепнул я.
— Робот? — тихо спросил Квелл.
— Не просто робот, — ответил я, — здесь нечто большее. Перед нами благородная сущность этого человека.
Огней поубавилось, как только невероятный, объемный образ преподобного Эллери Колуорта заговорил.
— Не умер ли Бог? — начал он. — Извечный вопрос. Однажды, услышав его, я рассмеялся и ответил: нет, не умер, просто задремал под вашу пустую болтовню.
Вокруг нас с Квеллом прокатился приглушенный смех, который затих, как только преподобный Колуорт снова заговорил:
— Лучшим ответом будет другой вопрос: а вы сами, часом, не умерли? Не остановилась ли кровь, что движет вашими руками, не остановились ли ваши руки, что движут металлом, не остановился ли металл, что бороздит космические просторы? Будоражат ли вашу душу безумные мысли о путешествиях и переселениях? О да. Значит, вы живы. Значит, жив Бог. Вы — тонкая кожа жизни на бесчувственной Земле, вы — растущая грань Божьего промысла, которая проявляет себя в жажде Вселенной. Так много Божьего ныне покоится в трепетном сне. Сама субстанция миров и галактик еще не знает себя. Но вот Господь во сне шевельнулся. Вы сами — суть это шевеление. Он пробуждается, и вы — Его пробуждение. Бог тянется к звездам. Вы — Его рука. Творение свершилось, и вас влечет на поиски. Он идет, чтобы найти, и вы идете, чтобы найти. Значит, все, к чему вы прикоснетесь на этом пути, будет освящено. В далеких мирах вы встретите свою плоть и кровь, ужасающую и непонятную, но все же вашу собственную. Не причиняйте ей вреда. Под внешней оболочкой у вас одна, общая божественная природа. Вы, словно Иона[20], плывете во чреве кита, только рукотворного, созданного из металла; вы несетесь по неведомым морям дальнего космоса, так не святотатствуйте, порицая себя и своих непривычных глазу близнецов, которых встретите среди звезд, а просите, чтобы вам было даровано понять чудеса — Космос, Время и Жизнь в затерянных высотах и забытых колыбелях Вечности. Горе тому, кто не сочтет все живое наисвященным и, готовясь склониться перед Богом, не сможет сказать: «Отец наш Небесный, Ты пробуждаешь меня. Я пробуждаю Тебя. Бессмертные, вместе мы пойдем по водам дальнего космоса сквозь новый рассвет, имя которому — Вечность».
Молящиеся — и сверху, и снизу — тихо повторили:
— Вечность, вечность.
Когда преподобный Эллери Колуорт закончил, откуда-то с небес донеслась негромкая музыка, и его потемневший силуэт бесшумно исчез за аналоем.
На нас опустилась долгая тишина, и тут я разрыдался.
Где-то играет оркестр,
И трубы его слышны
Подсолнухам и матросам
На службе чужой луны.Частая дробь барабана
Дрожит под пятой времен
И летние помнит туманы,
И год, что еще не рожден.Грядущее видится былью,
И пахнет седой стариной
И древней египетской пылью,
Сиренью и мглой ледяной.Персик, созревший на ветке,
Солнцем согрел мирок,
Где мумия в каменной клетке
О будущем даст урок.Дети выходят на берег,
Чертят судьбу на песке,
Смерти они не верят,
Что бродит невдалеке.Где-то играет оркестр.
Лето плывет вперед.
Здесь никому не спится
И больше никто не умрет.Слышится стук сердечный,
Бьет в барабан луна.
Рядом проходит Вечность,
Но поступь ее не слышна.Где-то скитается старость,
Летний обходит зной,
И спит на полях пшеничных,
Чтоб там молодеть с луной.Где-то печалится детство,
Знавшее скорбь и прах,
И мечется, как в лихорадке,
А рядом маячит страх.Жизнь приготовит им ужин,
Застолье на много миль.
Бессилье наполнится силой,
А яства покроет гниль.Где-то играет оркестр —
Кто слышит, тот вечно юн,
И в танце кружится с ветром
Июнь… И опять… июнь.И Смерть, не в ладах с собою,
Умолкнет перед судьбою.
Июнь… И опять… июнь…Губы сулят бесконечность,
Руки сулят тепло.
Единственной ночи вечность —
И старости время ушло.Пей бесконечности брагу,
Вечность губами лови,
Найдешь и мечту, и отвагу,
И тысячу ликов любви.Где-то играет оркестр,
И трубы его слышны
Подсолнухам и матросам
На службе чужой луны.Где-то играет оркестр.
Кто слышит, тот вечно юн.
И в танце кружится с ветром
Июнь… И опять… июнь.
Всегда надо действовать по наитию. Глядишь — и повезет: из огня попадешь не в полымя, а в озерную прохладу.
— У тебя появятся новые друзья. — Старый друг лучше новых двух. Друзей не меняют.
Каждый том — как Лазарь, понимаешь меня? Ты, читатель, открыв первую страницу, призываешь Лазаря к воскрешению. И он воскресает раз за разом, книга продолжает жить, мертвые слова оживают от теплого взгляда.
- Потому что, - ответил приезжий.
- Потому что? - переспросил пожилой таксист. - Это одна из самых веских причин на свете.
У каждого в душе живут поэт и убийца, только это принято скрывать. стр.208
— У тебя появятся новые друзья. — Старый друг лучше новых двух. Друзей не меняют.
Каждый том — как Лазарь, понимаешь меня? Ты, читатель, открыв первую страницу, призываешь Лазаря к воскрешению. И он воскресает раз за разом, книга продолжает жить, мертвые слова оживают от теплого взгляда.
- Потому что, - ответил приезжий.
- Потому что? - переспросил пожилой таксист. - Это одна из самых веских причин на свете.
У каждого в душе живут поэт и убийца, только это принято скрывать. стр.208
- А как вы угадали? - Что? - Что я писатель. - У тебя язык шлифует слова на выходе.
Потому что? Это одна из самых веских причин на свете. Оставляет большой простор для решений.
«Отец наш Небесный, Ты пробуждаешь меня. Я пробуждаю Тебя. Бессмертные, вместе мы пойдем по водам дальнего космоса сквозь новый рассвет, имя которому — Вечность».
Каждый том — как Лазарь, понимаешь меня? Ты, читатель, открыв первую страницу, призываешь Лазаря к воскрешению. И он воскресает раз за разом, книга продолжает жить, мертвые слова оживают от теплого взгляда.
Только лимонад и ничего больше. — Другое ни к чему, — сказала она, — ты захмелеешь от меня.
Пей бесконечности брагу, Вечность губами лови, Найдешь и мечту, и отвагу, И тысячу ликов любви.
Не умер ли Бог? — начал он. — Извечный вопрос. Однажды, услышав его, я рассмеялся и ответил: нет, не умер, просто задремал под вашу пустую болтовню.
— Помнишь историю, как жена Хемингуэя забыла в поезде рукопись его романа, которую так и не удалось найти?
— И что он предпринял — развод или убийство?
Одно потеряешь,другое найдешь - размышлял он.- Что то покинешь, к чему то придёшь.