...бывают дни, сотканные из одних запахов, словно весь мир можно втянуть носом, как воздух: вдохнуть и выдохнуть.
Время - престранная штука, а жизнь - и ещё того удивительней. Как-то там не так повернулись колёсики или винтики, и вот жизни человеческие переплелись слишком рано или слишком поздно.
Хорошо при случае послушать тишину, потому что тогда удается услышать, как носится в воздухе пыльца полевых цветов.
Хорошо все-таки старикам — у них всегда такой вид, будто они все на свете знают. Но это лишь притворство и маска, как всякое другое притворство и всякая другая маска. Когда мы, старики, остаемся одни, мы подмигиваем друг другу и улыбаемся: дескать, как тебе нравится моя маска, мое притворство, моя уверенность? Разве жизнь — не игра? И ведь я недурно играю?
Родители иногда забывают, как они сами были детьми.
Улыбайся, не доставляй беде удовольствия.
Некоторые люди слишком рано начинают печалиться, — сказал он. — Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень все к сердцу принимают, и устают быстро, и слезы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я-то знаю, я и сам такой.
На свете 5 миллиардов деревьев. Я это вычитал в книжке. И под каждым деревом есть тень, верно? Значит, откуда береться ночь?
А вот откуда! 5 миллиардов деревьев - и из-под каждого выползает тень. Представляешь? Вот бы найти способ удержать их всех под деревьями и не выпускать - тогда и спать ложиться не зачем, ведь ночи-то не было бы вовсе!
Спросите-ка себя, жаждете ли вы этого всеми силами души? Доживете ли до вечера, если не получите этой вещи? И если уверены, что не доживете, — хватайте ее и бегите.
Любовь — это когда хочешь переживать с кем-то все четыре времени года.
Время гипнотизирует людей. В девять лет человеку кажется, что ему всегда было девять и всегда так и будет девять. В тридцать он уверен, что всю жизнь оставался на этой прекрасной грани зрелости. А когда ему минет семьдесят — ему всегда и навсегда семьдесят. Человек живет в настоящем, будь то молодое настоящее или старое настоящее; но иного он никогда не увидит и не узнает.
Хлеб с ветчиной в лесу — не то что дома. Вкус совсем другой, верно? Острее, что ли… Мятой отдает, смолой...
Значит, можно вырасти и все равно не стать сильным? Значит, стать взрослым вовсе не утешение? Значит, в жизни нет прибежища? Нет такой надежной цитадели, что устояла бы против надвигающихся ужасов ночи?
Возьми лето в руку, налей лето в бокал — в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток; поднеси его к губам — и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…
... То, что для одного - ненужный хлам, для другого - недоступная роскошь.
Искать кроликов в шляпах - гиблое дело, все равно как искать хоть каплю здравого смысла в голове у некоторых людей.
Доброта и ум — свойства старости. В двадцать лет женщине куда интересней быть бессердечной и легкомысленной.
В войне вообще не выигрывают. Все только и делают, что проигрывают, и кто проигрывает последним, просит мира.
Первое, что узнаешь в жизни, - это то что ты дурак.
Последнее, что узнаешь, - это что ты все тот же дурак.
Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все - значит, ему все еще семнадцать.
— Разве жить страшно? — спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. — Страшно другое. Не жить. Быть ненужным. " "Сходство — это одна видимость." "Кто балансирует на краю пропасти, у того может закружиться голова." "Терпеть не могу, когда женщины льют слезы. Мне начинает казаться, будто плачет целый мир, добавил он про себя.…
— Ушло, – сказал Макдан. – Ушло в пучину. Узнало, что в этом мире нельзя слишком крепко любить. Ушло вглубь, в Бездну, чтобы ждать еще миллион лет. Бедняга! Все ждать, и ждать, и ждать… Ждать.
— Вот она, жизнь, – сказал Макдан. – Вечно все то же: один ждет другого, а его нет и нет. Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И наступает час, когда хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило.
— …А что, Джонни, правда, выразительное слово, сколько в нем заключено: Бездна. В нем весь холод, весь мрак и вся глубь на свете.
Каждый должен что то оставить после себя. Сына, или книгу, или картину, выстроенный тобой дом или хотя бы возведённую из кирпича стену, или сшитую тобой пару башмаков, или сад, посаженный твоими руками. Что то, чего при жизни касались твои пальцы, в чём после смерти найдёт прибежище твоя душа. Люди будут смотреть на взращённое тобою дерево или цветок, и в эту минуту ты будешь жив.