Искусству путешествовать мы учимся у других, а потом уже сами совершенствуем его. Польза, которую мы извлекаем из путешествий, воспоминания, которые храним о них, богатства, которые из них привозим, часто зависят от того, был ли у нас гид — и какой — или нам пришлось блуждать самостоятельно.
Как бы известны, как бы растиражированы ни были ее памятники, все же Флоренция — это город, направленный внутрь себя, город сокрытого могущества, город сокровищ, созданный не столько для того, чтобы поражать мир, сколько для сохранения всего самого замечательного, самого прекрасного, что этот мир произвел на свет. Флоренция — кладовая человеческого гения.
Существуют два типа городов: города-лабиринты и города-ортогоны, города, где улицы змеятся, переплетаются, сворачиваются клубками, и города, где прямолинейные улицы пересекаются под прямым углом. Впрочем, следует отметить, что все города, где когда-то зародились и развивались крупные цивилизации — Афины, Рим, Париж, Лондон, а еще Москва, Амстердам, — относятся к городам-лабиринтам. Зато города-ортогоны славятся успешной экономической деятельностью, товарообменом, обработкой продуктов цивилизации, только вот не актами творчества, этой цивилизации присущими. Таков Пирей, таков Нью-Йорк. Это объясняется тем, что любой город есть отображение человека (или должен был бы быть им). А человек выстроен вовсе не по ортогональному плану: его внутренности расположены не под прямым углом; его настроения, пища, мысли не следуют прямым линиям чертежа. И, создавая город по прямолинейному плану, человек наделяет его той строгостью и той иллюзорной достоверностью, которые хотел бы видеть в своих собственных деяниях. А вот городу-лабиринту он сообщает свою истину.
Когда федерацию образуют два разных народа, два разных государства - это прогресс, решающий шаг к согласию и единению людей. Но когда один народ раскалывается надвое, чтобы обрадовать федерацию, - это регресс.
Рим не дает вам почувствовать себя дома ни внутри вашего жилища, ни в ваших мыслях. Он подминает вас. Он жаждет вашего внимания, и, чтобы почувствовать, чтобы понять его, вам следует прежде всего подчиниться его страстной властности, его тщеславию.
Прежде чем требовать от человека любви к ближнему, надо было бы призвать его сперва полюбить себя самого. Впрочем, любить себя можно только тогда, когда ты понимаешь, что жить — это большая честь, и честь эта заключается в осознании того, что ты являешься одним из звеньев — маленьких, но необходимых — в этой бесконечной цепи, которая есть история человечества.
Греческое название Кипра — Кипрос — во многих древних языках ассоциировалось с понятием «медь». По-латыни «медь» будет cuprum. Может, остров дал свое имя металлу? Или, наоборот, название, возможно финикийское, металла стало использоваться для обозначения острова? И возможно, именно поэтому Афродита Киприда, Венера, родившаяся на Кипре, обычно изображается с медно-рыжими волосами?
Как бы то ни было, вероятнее всего, именно на Кипре впервые была обработана руда и получен первый металл. В любом случае, именно здесь были обнаружены следы первых рудников, первых известных плавилен.
Это первый и главный вклад Кипра в развитие цивилизации.
Я знаю не много мест, где есть столько поводов к размышлению, как перед этими примитивными мастерскими, перед этими грудами руды и кусками металла под толстой коркой окиси, что валяются здесь, извлеченные из недр земли руками наших предков четыре или пять тысяч лет назад.
Байрон привез туда свою хромоту, внешность полубога и склонность к инцесту, Жорж Санд - склонность к скандалам, Оскар Уайльд - все свои склонности.
... По иронии судьбы это случилось в то самое время, когда на Капри забрели в своих скитаниях Горький и Ленин, которого местные рыбаки прозвали "синьор Динь-Динь" - из-за колокольчика, подвешенного к его удочке.
«Эта книга посвящена Средиземному морю, вот уже семь или десять тысячелетий остающемуся неиссякаемым истопником цивилизаций, существующих и поныне. Здесь, на берегах этого невероятно плодовитого моря, родились знания, логика эпическая поэзия, письменность, астрономия, появились обработка и литье металлов, здесь человек впервые осознал свою связь со вселенной…
Вся история человечества, сначала в масштабах одного континента, потом — всей планеты, происходит отсюда, из этого материнского лона, из этой голубой матки, ибо в настоящее время ничто на земле не решается и не совершается без оглядки на Европу, истинную дочь Средиземноморья.»
Все военные - немного актеры, а потому не могут эффектно не обставить свое появление.
Его захватило странное ощущение свободы. Не было ни вчера, ни завтра. Война сожгла все мосты. Все связи с прошлым разорваны, будущее в тумане. ни воспоминаний, ни надежд. И внутри он чувствовал такую же пустоту. То место в его душе, что занимала жажда удачи и приключений, оказалось свободным.
Никогда ничем не дорожи, тогда нечего будет терять.
В долгой любви есть критическая точка, которую либо преодолеешь, либо нет.
У молодых людей любовь и война всегда неразрывно связаны: потеряв на одном фронте, они надеются взять реванш на другом.
Прибежал Бобби, и выражение его карих глаз вернуло лейтенанту утраченную связь с миром.
— Ну, как дела, старина? — спросил он, почти по-братски положив руку Бобби на плечо.
Тот попытался скрыть усталость за кривой усмешкой и, сам того не ожидая, выдал историческую фразу:
— Точно так, как вам хотелось бы, господин лейтенант.
Едва войдя, Мальвинье открыл свой молитвенник, но не стал читать его, а принялся за строгий самоанализ. Прежде всего он обвинил себя в плотском грехе, так как считалось, что это главный соблазн, которому подвержены все молодые люди. Но Мальвинье был стыдлив, робок и беден, а потому плотский грех с ним случался довольно редко и качество его оставляло желать лучшего.
У молодых людей любовь и война всегда неразрывно связаны: потеряв на одном фронте, они надеются взять реванш на другом.
— Войной, дружище, занимаются как любовью. Работают те же органы!
— Таков Сомюр, старина. Стоит кому-то сделать какое-нибудь паскудство, как все будут его пятьдесят лет повторять. Это называется традицией.
Всех раненых роднит чувство надежды, не исчезающее даже при виде палача.
Я смотрел на пейзаж за окном. В память врезаются не те пейзажи, которыми восхищался пять минут, вйдя из машины в точке обзора, указанной на карте. И не те, что бежали вдоль вагонных окон. Главные из них те, что были перед глазами и под дождем, и в лунном свете, сам вид которых изменил вам кровь. Такие пейзажи также особая пора - пора любви, книги или выздоровления.
У воздуха завоеванной страны для гордости особый вкус.
Для усталых и замерзших людей нет ничего хуже, чем тишина мертвых домов
В двадцать лет мало кого волнует, что сделал другому больно. А иногда это даже доставляет удовольствие.