А Константин хорошо знал, что лень и скука – чувства такие же неодолимые и захватывающие, как любовь или честолюбие.
Странная штука жизнь. Глядя на эти тонкие красивые пальцы, бережно поправляющие цветы в вазе, разве поверишь, что эти же руки сжимали автомат, давили на гашетку, несли гибель вражеским самолетам в ночном небе… В людях столько неожиданного.
Случается порой, что человек совершенно счастлив один, сам по себе. Воспоминания о таких минутах скорее любых других спасают в трудный момент от отчаяния. Вы знаете, что способны быть счастливым в одиночестве и без всяких видимых причин. Вы знаете, что это возможно. И если человек несчастен из за другого, безнадежно, почти органически зависим от него, такие воспоминания возвращают уверенность. Счастье представляется чем то круглым, гладким, совершенным, навеки свободным, доступным – пусть оно далеко, но достижимо. И это лучше помогает удержаться на плаву, чем память о счастье, разделенном когда то с кем то еще. Та любовь ушла и кажется теперь ошибкой, а связанные с нею счастливые воспоминания – обманными.
Я хотел бы, я хотел бы сам не очень знаю чего, Я хотел бы уже не слышать свой голос...
Смех сопутствует любви
Когда я думала о нем, а думала о нем я всегда, мне хотелось заняться с ним любовью.
«Иногда ты выныриваешь победительницей и предстаешь солнцем в глазах кого-то, кто создал твой образ на горе самому себе.
- А я думал, тебя нет в живых. - Я всего лишь вышла замуж.
...когда ждешь, всегда ошибаешься - до самой последней минуты.
молчание – непереносимая стоячая вода для большинства людей
Женщина, которую довели, становится доступной.
Мы — не более чем жалкие вместилища костей и серого вещества, способные лишь на то, чтобы причинить друг другу немного страданий и толику удовольствий, прежде чем исчезнуть с лица земли.
Единственный способ обмануть смерть – не считая веры, спиртного и впадения в маразм, - любовь.
Скажи честно, – он вновь к ней обернулся, – ты считаешь, что покинуть единственную женщину, которую ты когда-либо любил, покинуть ее потому, что она провела полчаса в объятиях ловца акул, это значит повести себя как настоящий мужчина?
Ничто так не подталкивает решительную натуру к действию, как признание собственных ошибок, когда созрело желание их исправить.
Паника, достигшая предела, похожа на ревность: и в том, и в другом случае малейшая вероятность превращается для страдающего человека в уверенность.
Кажется, я сделала ему больно, – подумала она. – Он, наверное, любит меня. Странно, я об этом совсем не думала.
– Я сразу заметила, что ресторанчик тебе не понравился. А почему? Он ведь такой чистый.
– Слишком чистый. Вылизан до того, что у него ничего не осталось. Вот у нас в любом, даже в самом крохотном кабаке какая-то есть своя патина. Там иногда в едином вдохе ощущаешь сразу целую провинцию. А здесь все на виду: дома, люди. Ты не заметила? Нет никакой тени, никакого тайного замысла, а значит, и никакой жизни.
– Очень мило с твоей стороны, – со смехом проговорила Северина, – то-то я смотрю, ты каждый день повторяешь, что любишь меня за мою ясность.
– Правильно, но тут уж ничего не поделаешь: ты моя слабость, – возразил Пьер и коснулся губами волос Северины.
Маленький мой, ты же не виноват. Не надо терзать себя. Когда ты мучаешься, я понимаю, что вся моя жизнь – это только ты.
Женщины обменялись одним из тех понимающих взглядов, о которых всегда впоследствии сожалеют, потому что они выдают слишком глубоко спрятанную истину, которую жизнь не хочет знать. Взгляд этот был боязливой сексуальной жалобой.
"Наслаждение, – подумалось им одновременно, – это всего лишь скоротечное пламя. А мы владеем более редким и более надежным сокровищем".
Она оплакивала Пьера,оплакивала себя,оплакивала человеческий удел,разделивший плоть и душу на два несовместимых обломка,оплакивала злосчастие,которое все носят в себе,но не прощают другим.
Любовь мужа была ничем по сравнению с той любовью, которую она испытывала к своему собственному телу. Оно было таким драгоценным, таким огромным и обильным! Северине казалось, что она явственно различает нежный ропот питающей его крови. И она сладострастно прислушивалась к тому, как с каждым днем прибывают ее силы.
– Одежда у женщины – это своеобразный аксессуар ее чувственности, – заявил Юссон. – Если ты целомудренна, то одеваться, мне кажется, просто неприлично.
Я не верю в никчемность человека. Не выношу подобной философии. Безнадежных людей не бывает. Я считаю, что каждый пишет картину своей жизни раз и навсегда, уверенной рукой, широкими, свободными мазками. Я не понимаю, что такое серость бытия. Скука, любовь, уныние и лень — все человеческое для меня наполнено поэзией. Короче... <...> Короче, я не верю, что мы — некое темное племя. Мы, скорее, животные, наделенные разумом и поэтической душой.