В эту минуту ему казалось, что стать святым было легче легкого. Для этого требовалось только немного воли и мужества. Он словно упустил свое счастье, опоздав на секунду к условленному месту встречи. Теперь он знал, что в конечном счете важно только одно — быть святым.
Она сказала: - Лучше умереть. - О! - сказал он. - Конечно. Это само собой. Но нам надо жить.
Лицо у него было все в хитрых морщинках - лицо идеалиста.
...дети родятся со смутным ощущением любви, они впитывают ее с молоком матери, но от их родителей, от их друзей зависит, какая это будет любовь — та, что спасает, или та, что губит.
Любое жизненное положение надо только вывернуть наизнанку, и оттуда посыплется вся мелочь нелепых,
противоречивых обстоятельств.
Какой он, наверно, был несносный в те годы — несносный, но все же более или менее чистый нравственно. Вот еще одна тайна: иногда ему кажется, что грехи простительные — нетерпение, мелкая ложь, гордыня, упущенные возможности творить добро — отрешают от благодати скорее, чем самые тяжкие грехи. Тогда, пребывая в своей чистоте, он никого не любил, а теперь, греховный, развращенный, понял, что…
Девочка стояла и с презрением проницательно смотрела на него. Она была зачата без любви: только страх, отчаяние, полбутылки бренди и чувство одиночества заставили его совершить этот поступок, который ужасал его; а результатом была эта робкая, стыдливая, неумолимая любовь.
...Никто ведь по-настоящему не знает, как долго может длиться секунда боли. Может быть, все то время, за которое проходишь чистилище, а может, и вечность.
Стервятники, сидевшие на крыше, смотрели на него с полным безразличием: ведь он еще не падаль.
Страх может изнурить человека сильнее долгой, утомительной дороги.
И откуда в человеке эта страсть к разрушению - ведь до конца всего никогда не разрушишь.
Человек так ограничен: он даже не способен изобрести новый грех - все это есть и у животных. И за этот мир умер Христос! Чем больше видишь вокруг себя зла, чем больше слышишь о нем, тем большей славой сияет эта смерть. Легко отдать жизнь за доброе, за прекрасное - за родной дом, за детей, за цивилизацию, но нужно быть Богом, чтобы умереть за равнодушных, за безнравственных.
- Я люблю тебя. Я твой отец, и я люблю тебя. Пойми, пойми! - Он крепко держал ее за руки, и она вдруг затихла, глядя ему в лицо. Он сказал: - Я бы жизнь отдал, нет, этого мало - душу... Милая, милая, постарайся понять, как ты много значишь! - Вот в чем разница между его верой и верой тех, других: политические вожди народа пекутся лишь о делах государства, республики, а судьба этого ребенка важнее всего континента. Он сказал:
- Береги себя, ведь ты так... так нужна. Президент в столице ездит под охраной вооруженных солдат, но тебя, дитя мое, охраняют все ангелы небесные. - Ее глаза - темные, бессмысленные - смотрели на него в упор. И он понял, что пришел слишком поздно. - Прощай, милая, - сказал он и неловко поцеловал ее. Глупый, ослепленный любовью стареющий человек разжал руки и поплелся назад к площади, чувствуя, как за его сгорбленными плечами грязный мир со всех сторон обступает эту девочку, чтобы погубить ее.
Господь прощает малодушие и страсти, обуревающие человека, но можно ли простить благочестие, которое всего лишь привычка?
Странное открытие делает иногда человек-оказывается,что в жизни,какая она ни есть,бывают и хорошие минуты: всегда найдется возможность для сравнения с худшими временами. Даже когда тебе грозит опасность,даже когда ты несчастен,
маятник ходит туда-сюда.
"Your work is much more important to you than I am/'
Helen said, and the banality of the phrase, read in how
many books, wrung his heart like the too mature remark
of a child.
"Oh," she said impatiently, "why do you always tell me
the truth? I don't want the truth all the time."
"Go on/' Helen said, "justify yourself." "It would take too long," he said. "One would have to
begin with the arguments for a God."
Life always repeated the same pattern: there was always,
sooner or later, bad news that had to be broken, comforting
lies to be uttered, pink gins to be consumed to keep misery
away.
He felt as though he were turning his back on peace for ever. With his eyes open, knowing the consequences, he entered the territory of lies without a passport for return.
Ему мучительно не хотелось хоть чем-нибудь выделяться из толпы. Он носил усики, как значок корпорации: они как будто уравнивали его с остальным человечеством, но глаза выдавали его — карие, по-собачьи жалкие глаза…
Когда ставишь себе недосягаемую цель — плата одна: отчаяние. Говорят, это непростительный грех. Но злым и растленным людям этот грех недоступен. У них всегда есть надежда. Они никогда не достигают последнего предела, никогда не ощущают, что их постигло поражение. Только человек доброй воли несёт в своём сердце вечное проклятие.
Люди не бывают героями беспрерывно; те, кто отдаёт всё богу или любви, должны иметь право иногда, хотя бы в мыслях, взять обратно то, что они отдали. Какое множество людей вообще не совершает героических поступков, даже сгоряча. Важен поступок сам по себе.
"Уилсон впервые в жизни понял, как близкие люди мучаются сами и мучают друг друга. Глупо, что мы так боимся одиночества..."
"One can't be wise all the time, Yusef. One would die of disgust".