Кто-нибудь всегда бросит под ноги герою трагедии корку банана...
Если вы не можете сменить привычный бар на другой, значит, вы постарели
У каждой шутки есть оборотная сторона - чувства того, над кем подшутили
Легко отдать жизнь за доброе,за прекрасное-за родной дом,за детей,за цивилизацию,но нужно быть Богом,чтобы умереть за равнодушных,за безнравственных.
Я никогда не смог бы стать миротворцем. Порой убить человека - значит оказать ему услугу. Вы спросите: как же можно, ведь в Писании сказано: возлюбите врага своего? Значит, друзей своих мы бережем для страданий и одиночества.
Начинаешь с распутства, а кончаешь, как твой прадед, храня верность одной-единственной женщине.
Я завидовал тем, кто верит в Бога, но не доверял им. Я знал, что они поддерживают свой дух басней о неизменном и вечном. Смерть куда надежнее Бога, и с ее приходом уйдет повседневная угроза, что умрет любовь. Надо мной не будет больше висеть кошмар грядущей скуки и безразличия.
Опиум делает вас очень сообразительным, - наверное, потому что успокаивает нервы и гасит желания.
Когда вы влюблены, вам хочется быть на высоте, вот и все.
Это правда, подумал я, но не та правда, которую он подразумевает в простоте душевной. Когда ты влюблен, ты хочешь быть таким, каким тебя видит она, ты любишь ложное, возвышенное представление о себе. Любя, не знаешь, что такое честь, а подвиг – это лишь выигрышная роль, сыгранная для двух зрителей. Должно быть, я больше не был влюблен, но еще помнил, как это бывает.
Вероятно, правдивость и смирение всегда сопутствуют друг другу: ведь столько лжи рождает наша гордыня...
...и серые глаза, никогда не бывшие юными, с презрением посмотрели в глаза, только сейчас начавшие кое-что узнавать.
— Ты у меня первый, — сказала она. — Мне это приятно.
Стоило ей произнести эти слова, как он снова возненавидел ее. Ею даже нельзя похвастать. Он у нее первый; он ни у кого ее не отнял, у него не было соперника, никто другой и не посмотрел бы на нее, Кьюбит и Дэллоу не удостоили бы ее и взглядом… ее белесые волосы, ее простодушие, дешевое платье, которое он ощущал под рукой.
если хочешь узнать правду, это всегда стоит денег
Жениться… это все равно что испачкаться в нечистотах.
Рай — это пустой звук. Ад… его еще можно себе представить. Ум способен поверить только в то, что он может постичь, а он не мог постичь того, чего никогда не испытывал
У мужчины всегда есть другое имя для чужих.
Глаза девочки с Нелсон-Плейс уставились на нее, не понимая; загнанный в свою норку зверек выглядывал в яркий веселый мир; в норе были убийство, совокупление, нужда, верность, любовь и страх Божий; зверек не обладал знанием, которое позволило бы ему отрицать, что только в сверкающем широком мире, там, за пределами его норы, существует нечто такое, что люди называют жизненным опытом.
...мимо него проходили молодые люди в свободных спортивных пальто, в сопровождении маленьких накрашенных существ, которые звенели, как хрусталь, когда до них дотрагивались, но казались острыми и жесткими, как жесть.
Мир в порядке, если ты слишком далеко не заглядываешь.
Он ощутил одиночество только после того, как выпил третью рюмку джина: до этого он презирал толпу, а теперь почувствовал в ней что-то родное.
Детство у него было счастливое, только он всего боялся и ненавидел нищету не меньше, чем преступление. Он верил: стану священником и буду богатый и гордый – это называлось иметь призвание. Какой длинный путь проходит человек по жизни – от первого волчка и вот до этой кровати, на которой он лежит, сжимая в руке бутылочку с бренди! А для Бога это лишь мгновение. Хихиканье девочки и первый смертный грех ближе друг к другу, чем два взмаха ресниц. Он чувствовал, как вера умирает здесь, в тесноте между кроватью и дверью. Месса скоро будет значить для людей не больше черной кошки, перебежавшей дорогу. Он рисковал их жизнью ради того, что было для них простым суеверием, чем-то вроде просыпанной соли или скрещенных пальцев.
Голос презрительно проговорил:
— Вы, верующие, все на один лад. Христианство делает из вас трусов.
— Да. Может, ты и прав. Видишь ли, в чем суть, — я плохой священник и плохой человек. Кончать жизнь не покаявшись… — Он смущенно хмыкнул. — Тут невольно призадумаешься.
— Вот-вот. Об этом и речь. Вера в Бога делает человека трусом. — Голос звучал торжествующе, словно говорившему удалось доказать какую-то истину.
— Как же быть тогда? — сказал священник.
— Лучше не верить — и не будешь трусом.
— Так, понимаю. Значит, если мы поверим, что губернатора не существует и хефе тоже нет, если мы прикинемся, будто тюрьма не тюрьма, а сад, какие из нас выйдут храбрецы!
— Чепуха!
— Но когда мы поймем, что тюрьма — это все-таки тюрьма и что губернатор там, на площади, действительно существует, будет ли иметь значение, если час-два мы были храбрецами?
Его опрятность в этом захудалом городке производила впечатление непомерных амбиций.
Ни пульса, ни дыхания, ни ударов сердца, но это все-таки жизнь, надо только найти для нее название.
Поможет ли исповедь, если так любишь плод своего преступления?