— А что остается любви, когда у нее нет ни малейшего шанса?
— Она меняется, превращается во что-то иное, во что-то тяжелое или острое. Вы носите это в себе, и оно живет в вас до тех пор, пока не перестанет мучить.
На нем оказалась гипсовая голова, к работе над которой он только приступил. Глина еще не засохла, и куски проволочного каркаса проглядывали то тут, то там. Сходство с головой лишь начинало проявляться. Я всегда считал опасным момент, когда безликий образ вдруг приобретал черты какого-то человека. В глубине души невольно возникало чувство — вот так и рождаются чудовища.
— А почему современные скульпторы вообще отказались от портретов? — спросил я.
— Не знаю, — сказал Александр. — Мы больше не верим в человеческую природу, как верили древние греки. Между схематическими символами и карикатурой ничего не осталось. А здесь я желал передать ощущение какого-то полного высвобождения. Ничего. Я продолжу свою игру с этой скульптурой, стану задавать ей вопросы и, быть может, получу какой-нибудь ответ.
— Завидую тебе, — признался я. — У тебя есть способ узнать что-то новое о реальном мире.
— У тебя тоже, — заметил Александр. — Твой способ называется моралью.
Я засмеялся:
— Я ею давно не пользуюсь, братец, так что она основательно заржавела.
— Давно я ее не видел. Это была Антония.
Александр вылепил ее голову в самом начале нашей семейной жизни, однако сделанное его не удовлетворило, и он отказался отдать ее нам. Это была светло-золотая бронза, и он изобразил молодую, окрыленную Антонию, почти незнакомую мне, принадлежащую совсем другой эпохе. С лицом женщины, танцующей на столе, за которую пьют шампанское. Форма ее головы была великолепно схвачена, в огромной, ниспадающей на спину копне волос угадывалось что-то греческое. Я сразу узнал и ее крупные, жадные, полураскрытые губы. Но эта Антония выглядела моложе, веселее, непосредственнее моей жены. Возможно, она и была такой, да только я об этом забыл. В бронзовой голове напрочь отсутствовала пьянящая теплота сегодняшней Антонии. Я вздрогнул.
— Без тела я ее не воспринимаю, — произнес я. Покачивающаяся походка Антонии была существенной частью ее облика.
— Да, для некоторых тела важнее всего, — заметил Александр. Он играл над головой лучом, освещавшим щеку. — И все же головы более всего передают нашу сущность, это высшая точка нашего воплощения. И будь я Богом, не было бы для меня большей радости, чем создание голов.
— Сами по себе скульптурные головы мне не нравятся. По-моему, в них есть какое-то нечестное преимущество, и они говорят о незаконных и несовершенных отношениях.
— Незаконные и несовершенные отношения… — повторил вслед за мной Александр. — Да. Возможно, даже наваждение. Фрейд о Медузе. Голова способна передать и женские половые органы, тогда она пугает и не возбуждает желания.
Мне хочется надеяться, что у странной сказки будет счастливый конец!
У тебя внутри пустота, и ты засасываешь в себя других.
-Ты прав, мы были счастливы, но дело не в счастье. Мы застыли на месте. И ты это знаешь не хуже моего.
-Но в браке и не нужно двигаться. Это не транспорт.
В браке и не нужно никуда двигаться. Это не транспорт.
Ты — художник. Для тебя ничего не делать и значит делать что-то.
Я — неверующий. Грубо говоря, я никогда не мог себе представить, что какой-то всемогущий создатель был так жесток, чтобы сотворить мир, в котором мы живем.
Вся беда в том, что люди в наше время не понимают, как это можно ничего не делать.
По-моему, «воспринимать разрыв без горечи» довольно неприлично.
Наверное, иллюзии и самообман свойственны всем влюбленным. Они убеждены, что их возлюбленная обязательно откликнется и подлинная страсть не просто будет оценена, но и вызовет ответное чувство.
Никакой замены комфорту, создаваемому дружбой, в которой не сомневаешься, не существует.
Почти в каждом браке один из партнеров — эгоист, а другой нет. Выявляется образец поведения и скоро становится обязательным: один из супругов постоянно требует, а другой уступает.
"Дружба без выгоды, любовь без обмана."
Снисходительность порождает только ложь и зло.
Потерять кого-нибудь — значит потерять не только этого человека, но и его привычки, жесты, манеру держаться — все, что было с ним связано и окружало его. Расставшись с любимой женщиной, мы обнаруживаем, что расстались и со множеством вещей, картин, стихов, мелодий, мест: с Данте, Авиньоном, шекспировским сонетом, корнуэльским морем.
Открытие, что мы любим человека, который давно нам интересен, — любопытный процесс. Что можно о нем сказать? Каждый из нас живет, окруженный сонмом неясных образов, питающих наше воображение. Хитросплетение давлений, течений, влияний, чаще всего не дающее четкой картины, и есть то, что связывает наше скоротечное настоящее с нашим прошлым и будущим, образуя сферу нашего сознания. Мысль гнездится в нашем теле с его томленьями, шараханьями, его блужданьями во тьме.
Просто тяжкие испытания очень редко бывают поучительны, — сомневаюсь, чтобы сошествие в ад могло научить чему-то новому. Оно может разве что ускорить уже существующие процессы и на практике обыкновенно только способствует деградации. Вы понимаете, в преисподней тебе недостает энергии для перемены к лучшему. К чему, собственно, и сводится весь смысл преисподней.
"Happiness, said Willy, "is a matter of one's most ordinary everyday mode of consciousness being busy and lively and unconcerned with self. To be dawned is for one's ordinary everyday mode of consciousness to be unremitting agonizing preoccupation with self".
Любить — не всегда значит действовать. Иногда достаточно лишь смотреть в темноту. Глядите же — и не бойтесь. Она не таит в себе демонов.
The past is gone, it doesn't exist any more. However, things that do exist are responsibilities occasioned by the past and also our thoughts about it, which we may not find it very easy to control.
... Love needs to be expressed, it needs to do work. This may be something which cannot be stated in your devilish metaphysics without being somehow falsified, but it is an indubitable good.
.. We are human beings, Jessica. We can't just live in the present...