Хвостикова Дульсинея Петровна поставила на себе и своей жизни жирный крест, сознательно выбрав для себя серое и спокойное существование. Однако, когда за ее жизнь берется вездесущая Наумовна, то крест неожиданно может превратиться в жирный плюс. Или даже в галочку в блокноте неугомонной старушки.
- Не надо мне никого - огрызнулась Дуся и, расправившись с мусором, быстро ушла в подъезд.
- Не надо ей... Об мужиках бы подумала. Сколько их, сироток, тут шатается, безхозных...
- Ну, ничего. Я им ещё устрою... личную жизнь. Они у меня ещё поплачут... от счастья...
Рост впечатлил не только женщину, но и сантиметровую ленту. Два метра восемь сантиметров. Да ему до потолка от макушки всего ничего. Если подпрыгнет - проломит. В то, что может пострадать макушка, Дуся почему-то не верила.
Послушный мужик - это всегда какой-то подвох.
- Всё всегда завершается одним и тем же - терпение заканчивается. Так зачем же терпеть рядом с собой человека, которого терпеть не можешь? А каково тому, кто знает, что ты просто терпишь его?
- Она когда ребёнка увидела, сказала :"Какой же это Иван? Это целый Илларион!"
Ну, ничего. Я им еще устрою… личную жизнь. Они у меня еще поплачут… от счастья…
- Ужинать надо. Ужинать вообще полезно….
- Врачи говорят обратное….
- Да что они знают об ужинах, эти врачи? – Искренне возмутился мужчина. – Ты на них посмотри. Худые, бледные, круги под глазами…. А еще советы дают….
Старушка вытащила из-за пазухи толстый блокнот, водрузила на нос очки и, высунув кончик языка, поставила напротив имени «Дульсинея» жирную галочку.
- В подъезде девки закончились. В доме тоже…. – Она оглядела придомовую территорию и уставилась на соседнюю пятиэтажку. В ней девиц на выданье хватало. Ну, это ненадолго. Это там еще Наумовны не было….
Где она дикая-то? Она очень даже домашняя. Из квартиры бы не выходила, все бы дома жила и шила….
- Выбор одобряю. Маме звонить?
- Не надо. Сам еще не разобрался.
- Ну, разбирайся. А то мать узнает – разбираться некогда будет.
Борислав считал себя очень спокойным человеком. Иногда даже слишком. И это спокойствие часто пугало окружающих. А чего ему волноваться? К нему ж только самоубийца полезет. И тот слепой.
- В том то и дело, что нельзя терпеть. Никому нельзя. Иначе терпение закончится, и начнется ад. А его совсем никто не выдерживает. Или сами сгорают, или сжигают других.
- А если нельзя не терпеть? – Через минуту обдумывания спросила она.
- Все всегда завершается одним и тем же – терпение заканчивается. Так зачем же терпеть рядом с собой человека, которого терпеть не можешь? А каково тому, кто знает, что ты просто терпишь его?
- Зачем квартиру разносить, если у меня дом есть? Большой. Я в него влезаю. – Похвастался Борис и снова покосился на нее. – И машину себе большую собрал. В нее я тоже влезаю. – Он хлопнул по рулю пудовой ладошкой. – И кровать у меня такая, что в нее я тоже влезаю.
- В одежду только не влезаете. – Напомнила Дуся.
- Дуська, а может ну его. Не прокормишь же.
- Я сам готовлю.
Послушный мужик – это всегда какой-то подвох. Может быть, ей тоже пока послушно отвечать.
Да ему до потолка от макушки всего ничего. Если подпрыгнет – проломит. В то, что может пострадать макушка, Дуся почему-то не верила…
- Не надо ей…. Об мужиках бы подумала. Сколько их, сироток, тут шатается, бесхозных.
Что-то все тут какие-то ... не такие...
-Роженица? – Переспросил доктор. – С ней все нормально. Родила сама, три шва всего наложили. Вот только…. – Он ненадолго задумался. – Она когда ребенка увидела, сказала: «Какой же это Иван? Это целый Илларион!».
«Какой же это Иван? Это целый Илларион!».
– Так, Дуська. Ты мужика не выпускай из квартиры, пока тебе двери не поставят. А потом он сам не выйдет. Плечи-то шире дверного проема. Если он к тебе вместе с дверью вперед зашел…. Пойду гляну, на улицу дверь стоит ли, а то он, поди по пути все двери сломал…. – И она, ворча, ушла по своим делам.
- И долго ль ты страдать собралась? Уж пятый год вдовеешь, а все без толку. Хоть бы нашла себе кого…. – Ухватилась бабулька за свою любимую тему.
- Не надо мне никого. – Огрызнулась Дуся и, расправившись с мусором, быстро ушла в подъезд.
- Не надо ей…. Об мужиках бы подумала. Сколько их, сироток, тут шатается, бесхозных. Прибрала бы, одичалая. – Беззлобно проворчала старушка, глядя на абсолютно пустой двор. – Ну, ничего. Я им еще устрою… личную жизнь. Они у меня еще поплачут… от счастья….
– Ведь можно же потерпеть, если потом что-то станет лучше…, а не хуже.
Борис вдруг резко посерьезнел и даже помрачнел.
- В том то и дело, что нельзя терпеть. Никому нельзя. Иначе терпение закончится, и начнется ад. А его совсем никто не выдерживает. Или сами сгорают, или сжигают других. – Он тряхнул головой и покосился на нее. – Нельзя терпеть. – Еще раз напомнил.
- А если нельзя не терпеть? – Через минуту обдумывания спросила она.
- А почему? Из-за денег? Из-за положения? Кто-то чем-то шантажирует? – Он так говорил, как будто это все было чем-то несущественным. – Все всегда завершается одним и тем же – терпение заканчивается. Так зачем же терпеть рядом с собой человека, которого терпеть не можешь? А каково тому, кто знает, что ты просто терпишь его?
Дульсинея смутилась. Такое ощущение, что это он про нее сказал.
- А если тебя не учили не терпеть? Если ты не умеешь по-другому? – Решила бороться она до конца.
- Значит, нужен тот, кто покажет, что терпеть нельзя.