Если упала как снег на голову одному из бойцов во время подпольного поединка и умудрилась остаться живой, здоровой и даже удрать с места событий, то ты однозначно везучая девушка. Если на следующий день тебя, мага-артефактора, распределили в отдел правопорядка на стажировку, где получить зачет равносильно чуду, – то, наверное, все же не очень. А вот если при этом куратором оказался тот, кому ты накануне сорвала операцию под прикрытием, вмешавшись в бой… То, как говорят оборотни, блохи твои...
А потом… от меня попытались технично избавиться с пользой для дела и вредом для тела. Знамо, польза была оборотня, травмы – мои.
Жизнь не может быть идеальной. Но она может быть удивительной, чарующей, невероятной, полной красок.
Рид чуть склонился с явным и однозначным намерением. И ему, похоже, было плевать, что мы вообще-то в музее — месте, которое само по себе является мощным артефактом от прилюдных поцелуев. Мощнее его по действию в мире было только два оберега: от дождя — зонт и от приглашения на чашку кофе поздним вечером — корректирующие фигуру рейтузы.
Вежливость — наше все, всегда и везде. Особенно если готовишь за спиной пакость. И пусть спина — моя собственная.
— Дэй, у тебя нет ни совести, ни стыда.
— А зачем мне это лишнее и ненужное?
…Подруга в совершенстве владела приворотным искусством пирожков и салатов.
…Я была из тех, кто ради спасения мира не готов жертвовать своими близкими, а вот всем миром ради их спасения — да.
Распрощались мы с Катафалком тепло… Ну если так можно назвать мое горячее желание согреть Катафалка до глубины души и мозга костей на инквизиторском костре.
То, что нас не упокаивает, делает нас сильными, опасными, циничными… неврастениками.
Этот преподаватель обладал уникальным даром, которому позавидовали бы лекари. Он умел преотлично мотать нервы, тянуть жилы, пить кровь, выедать мозги чайной ложечкой — в общем, расчленять без анестезии.
И вообще, сам Стейн мне напоминает… шахматы! Вот! С ним вечно я куда-то хожу, в смысле езжу, бегаю, прыгаю… он постоянно пытается проанализировать сложившуюся ситуацию, чтобы избежать засады, а в итоге наших совместных усилий — один мат!
Логика двуликого напоминала пушечное ядро: она тоже могла выносить стены, двери, мозги тех, кто к ней морально был не подготовлен…
…Я поняла, что запала ему. Только не в душу, а в печенки, где и сижу с самого начала стажировки.
Этот рыжий двуликий был из той породы гадов-жизнелюбов, которых обещаешь за их фонтанирующий позитив сжечь на костре, а они кричат: «Ура! Ну наконец-то появится откуда прикурить!»
Как говорил Катафалк: свернутая шея не освобождает вас от зачета, а курсовую вы обязаны защитить, даже если она успела за семестр превратиться в ваш некролог!
…Тролль махнул рукой в духе «не крути мне мозги на эти ваши женские уточнения, как на щипцы для завивки, я и без тебя кучеряво рассуждаю».
Я же в ответ прошлась по его атлетической фигуре. Выразительно так кривясь напоказ. Словно на рынке подержанных чабилей наткнулась на впечатляющий рыдван. Ну такой, про который говорят: машина — огонь (потому как замыкает и искрит даже с заглушенным двигателем), заводится с пол-оборота (но только с толкача), движок — натуральный зверь (жрет прорву магии, урчит и с места не трогается). В общем, такой машине ремонт не понадобится (ибо бессмысленно).
…Я посчитала, что лучшее для меня сейчас — это обогатиться. Причем сразу золотом. Ведь именно к нему, как известно, приравнивают молчание.
Отец всегда говорил: «У семи нянек дитя будет с гиперопекой. А она — ржа, которая разъедает характер». А папа, как истинный магомеханик, был сторонником антикорозийных мер.
Я усилием воли заставила себя посмотреть выше. На литые плиты нагрудных мышц, бронзовую кожу, татуировку в виде вязи рун, которая располагалась чуть выше правого подреберья.
В эту секунду я понимала мужчин, которых от глубин внутреннего мира легко отвлекает не менее глубокое декольте.
Отец мне всегда говорил: собеседника перебивать невежливо. Особенно хуком в челюсть. Правда, потом па добавлял про очень хочется и разводной гаечный ключ.
…Я поняла, что если у нормального человека есть пять чувств: зрения, обоняния, осязания, слуха и вкуса, — то у меня еще и шестое — полного офонарения. Это когда жизнь бьет ключом. Причем разводным. По голове. И ни разу не промахиваясь.
…Мне показалось, что Стэйн не матерился лишь по той причине, что новых бранных слов еще не подвезли, а старые, которые он обычно использовал, просто не справлялись с текущей ситуацией…
…Если пациент настойчиво хочет остаться в этом мире, то помешать ему даже врачевание бессильно, не то что какая-то там смерть.
Я примостилась в самый дальний угол и всю дорогу вела себя как самое образцовое кладбище: была тиха и погружена в печаль.