Когда Она в
церковь впервые внесла
Дитя, находились внутри из числа
людей, находившихся там постоянно,
Святой Симеон и пророчица Анна.
И старец воспринял Младенца из рук
Марии; и три человека вокруг
Младенца стояли, как зыбкая рама,
в то утро, затеряны в сумраке храма.
Тот храм обступал их, как замерший лес.
От взглядов людей и от взора небес
вершины скрывали, сумев распластаться,
в то утро Марию, пророчицу, старца.
И только на темя случайным лучом
свет падал Младенцу; но Он ни о чем
не ведал еще и посапывал сонно,
покоясь на крепких руках Симеона.
А было поведано старцу сему
о том, что увидит он смертную тьму
не прежде, чем Сына увидит Господня.
Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,
реченное некогда слово храня,
Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,
затем что глаза мои видели это
Дитя: он – твое продолженье и света
источник для идолов чтящих племен,
и слава Израиля в нем».- Симеон
умолкнул. Их всех тишина обступила.
Лишь эхо тех слов, задевая стропила,
кружилось какое-то время спустя
над их головами, слегка шелестя
под сводами храма, как некая птица,
что в силах взлететь, но не в силах спуститься.
И странно им было. Была тишина
не менее странной, чем речь. Смущена,
Мария молчала. «Слова-то какие…»
И старец сказал, повернувшись к Марии:
«В Лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть Его будет, Твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко
в сердцах человеков, как некое око».
Он кончил и двинулся к выходу. Вслед
Мария, сутулясь, и тяжестью лет
согбенная Анна безмолвно глядела.
Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле
для двух этих женщин под сенью колонн.
Почти подгоняем их взглядами, он
шагал по застывшему храму пустому
к белевшему смутно дверному проему.
И поступь была стариковски тверда.
Лишь голос пророчицы сзади когда
раздался, он шаг придержал свой немного:
но там не его окликали, а Бога
пророчица славить уже начала.
И дверь приближалась. Одежд и чела
уж ветер коснулся, и в уши упрямо
врывался шум жизни за стенами храма.
Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.
И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,
как некий светильник, в ту черную тьму,
в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.
Библейский сюжет. Иосиф Бродский. «Сретение»
О ней
Порой смешна и даже неуклюжа.
Но мне не быть с ней никогда,
Ведь я опасен, словно стужа.
Зачем она приехала сюда,
Разрушив мир мой так беспечно?
Что создал – рухнет навсегда,
Покой забуду я навечно.
«Ну почему они хрупки?» –
Спросил я брата на охоте.
«Все смертные такие слабаки!
А почему сей факт тебя заботит?»
Да что ж ты делаешь, девчонка,
Ну почему меня так манишь?
Ты представляешь хоть насколько
Себя ты к смерти приближаешь?
О, этот запах, эта кожа –
Они сведут меня с ума!
И жажда лютая так гложет,
Когда поблизости она.
Нет, я не должен, не предатель,
Свою семью не подведу!
«Эй, что ты мямлишь там, приятель?»
Уж лучше я тогда уйду.
Но почему я так скучаю
И вечно думаю о ней?
Нет, я не выдержу, признаюсь.
В дали так много долгих дней.
Решил быть с ней, во всём признался.
Она же даже не боялась,
Я честным быть с ней постарался.
А что ещё мне оставалось?
Теперь всегда хожу по краю,
Я вынужден держать себя в руках.
Как прикоснуться к ней не знаю,
Одни лишь мысли вызывают страх.
Решил рискнуть, и поцелуй…
Отпрянул в страхе, ужаснувшись.
Но «крик» сестры, спасительный как буй,
И я очнулся, будто бы проснувшись.
Её люблю я бесконечно,
В обиду никому не дам.
Мы будем вместе долго, вечно,
Любимую я не предам.
Наша любовь сильнее жизни
И не исчезнет никогда.
И дорог тот, кто самый ближний,
О нём известно всё всегда.
Жалеть я никогда не буду
О том, случилось что со мной.
Тот опыт я не позабуду
И сохраню любой ценой.