Написанная в 1946 году искусствоведом Всеволодом Николаевичем Петровым любовная повесть о войне, или военная повесть о любви, силой двух страннородственных чувств — страха исчезновения и тоски очарования — соединяет «жизнь» (санитарный поезд, блуждающий между фронтами) и «поэзию» («совершенный и обреченный смерти» XVIII век) в «одно», как в стихотворении Жуковского, давшем этой повести эпиграф, или как на «свободной от времени» картине Ватто.
О любви на войне и свободе в неволе
Сначала, когда я прочла «Турдейскую Манон Леско», мне показалось, что героиня, как описывает ее рассказчик: «…быстрая, тоненькая и порывистая. Каждую минуту она начинала что-нибудь новое: то схватит маленькую Лариску, девочку Фоминых, то кинется к гитаре, то надумает пересмотреть свои наряды, вытащит, раскидает и бросит, то перессорится с подругами, то снова их обнимает. На станциях она первая выпрыгивала из вагона и куда-то пропадала; случалось, что совсем отстанет и нагонит нас на каком-нибудь паровозе» и накопившая к двадцати годам целую череду мужей и ухажеров, напоминает больше не Манон Леско, а Салли из «Прощай, Берлин» Ишервуда (и отчасти из фильма «Кабаре»). Просто, сказала я себе, этот персонаж был автору неизвестен, и он обратился к классике. То есть я прочла эту маленькую повесть, меньше девяноста страниц крупным шрифтом, просто как любовную историю, без всякой подоплеки. Так я начинала читать книгу Леклезио «Золотоискатель» - я думала, судя по названию, что это бодрая приключенческая история, а это оказалось неспешное лирическое повествование, прекрасно написанное. Но когда я прочла следом за повестью воспоминания Петрова о Хармсе, Кузмине, Тырсе, а затем две статьи о самой повести – Олега Юрьева и Андрея Урицкого, в особенности Юрьева, повесть приобрела для меня более глубокий смысл, и отсылка к 18 веку стала совершенно оправданной. В статье Юрьева упоминаются известные мне Константин Вагинов и Вера Панова с повестью «Спутники», давшей, по мнению Юрьева, толчок к написанию «Турдейской Манон» - и совершенно неизвестные мне писатель Андрей Николев (повесть «По ту сторону Тулы») и поэт Сергей Чудаков (сборник «Колёр локаль», стихотворение «Как новый де Грие…») - и ничего из этого я не читала. Юрьев дополняет повесть описанием исторических обстоятельств времени (1946 год), показывает сосуществование культуры официальной и неофициальной, и это сопоставление многое объясняет.
Как после выставки Павла Федотова один человек сказал мне, что картина «Вдовушка» - слащавая до пошлости, и я была удивлена, потому что, если знаешь, что на картине – сестра художника, умерший муж-картежник которой оставил её беременную и всю в долгах, отчего на всех вещах висят бирки оценщика (а мой собеседник этого не знал) – картина эта кажется печальной и лирической.
Книжка, вышедшая в издательстве Ивана Лимбаха, оформлена лаконично и изящно – на серую обложку наклеена репродукция с рисунка Ватто с изображением ракушки, и это отсылка к 18 веку.
Еще – для жителей СПб – книжку можно купить в магазине «Все свободны», и она стоит там 468 рублей, то есть дешевле, чем, например, на «Озоне».
О любви на войне и свободе в неволе
Сначала, когда я прочла «Турдейскую Манон Леско», мне показалось, что героиня, как описывает ее рассказчик: «…быстрая, тоненькая и порывистая. Каждую минуту она начинала что-нибудь новое: то схватит маленькую Лариску, девочку Фоминых, то кинется к гитаре, то надумает пересмотреть свои наряды, вытащит, раскидает и бросит, то перессорится с подругами, то снова их обнимает. На станциях она первая выпрыгивала из вагона и куда-то пропадала; случалось, что совсем отстанет и нагонит нас на каком-нибудь паровозе» и накопившая к двадцати годам целую череду мужей и ухажеров, напоминает больше не Манон Леско, а Салли из «Прощай, Берлин» Ишервуда (и отчасти из фильма «Кабаре»). Просто, сказала я себе, этот персонаж был автору неизвестен, и он обратился к классике. То есть я прочла эту маленькую повесть, меньше девяноста страниц крупным шрифтом, просто как любовную историю, без всякой подоплеки. Так я начинала читать книгу Леклезио «Золотоискатель» - я думала, судя по названию, что это бодрая приключенческая история, а это оказалось неспешное лирическое повествование, прекрасно написанное. Но когда я прочла следом за повестью воспоминания Петрова о Хармсе, Кузмине, Тырсе, а затем две статьи о самой повести – Олега Юрьева и Андрея Урицкого, в особенности Юрьева, повесть приобрела для меня более глубокий смысл, и отсылка к 18 веку стала совершенно оправданной. В статье Юрьева упоминаются известные мне Константин Вагинов и Вера Панова с повестью «Спутники», давшей, по мнению Юрьева, толчок к написанию «Турдейской Манон» - и совершенно неизвестные мне писатель Андрей Николев (повесть «По ту сторону Тулы») и поэт Сергей Чудаков (сборник «Колёр локаль», стихотворение «Как новый де Грие…») - и ничего из этого я не читала. Юрьев дополняет повесть описанием исторических обстоятельств времени (1946 год), показывает сосуществование культуры официальной и неофициальной, и это сопоставление многое объясняет.
Как после выставки Павла Федотова один человек сказал мне, что картина «Вдовушка» - слащавая до пошлости, и я была удивлена, потому что, если знаешь, что на картине – сестра художника, умерший муж-картежник которой оставил её беременную и всю в долгах, отчего на всех вещах висят бирки оценщика (а мой собеседник этого не знал) – картина эта кажется печальной и лирической.
Книжка, вышедшая в издательстве Ивана Лимбаха, оформлена лаконично и изящно – на серую обложку наклеена репродукция с рисунка Ватто с изображением ракушки, и это отсылка к 18 веку.
Еще – для жителей СПб – книжку можно купить в магазине «Все свободны», и она стоит там 468 рублей, то есть дешевле, чем, например, на «Озоне».
Я случайно наткнулась на аудио версию этой книги на "Арзамасе", начала слушать из любопытства, и меня затянуло. Эта короткая повесть о любви во время войны (чуть больше 2 часов если слушать, меньше чем за час можно прочитать), такой военно-полевой роман, где и война-то появляется только на последних страницах, а сам сюжет любви "хорошего мальчика и плохой девочки" абсолютно вне времени .Только в роли "советской Манон Леско" на сей раз 20-летняа медсестра Вера, а в роли кавалера де Грие - рассказчик, молодой офицер, изучающий историю 18 века, читающий "Вертера" в теплушке и воспринимающий Веру - да и весь окружающий мир - через призму литературы и искусства (все того же 18 века). Всеволод Петров, автор этой книги, был искусствоведом, работал в Русском музее, знал Ахматову, дружил с обериутами (кстати, книга посвящена Михаилу Кузмину) и вообще был очень интересным человеком. Мне так и не удалось понять почему повесть, написанную в 1946 году, опубликовали впервые только в 2006. Может, потому, что она демонстративно аполитична, а главный герой явно имеет неправильную родословную, уж шибко он аристократичен ? или потому что главные герои словно и не в 20 веке живут, и происходящее вокруг их задевает только когда уж деться некуда? ..да и война в этой повести выступает скорее как стихийное бедствие (или шекспировская буря).
Источник
любовь на войне
читая эту короткую повесть, неоднократно поймала себя на мысли, как многого жду теперь от литературы. это уже такая развращенность, если хотите: чтоб тебя и будоражили, и увлекали, и развлекали, и даже попугивали из-за угла. современному читателю так многое нужно от авторов. впрочем, может, не всем так уж много и нужно, может, я и сама без этих вспышек и раскатов могу обойтись, но мысль приходила именно об этом. о том, что, к своему стыду, жду от книг каких-то "эмоциональных блокбастеров".
и вдруг такое чистое, как слеза, чудо. все немного штрихами, все немного понарошку. и в то же время это одна из самых мощных историй любви, которые мне приходилось прочесть за тридцать с лишним лет жизни. нет в этой книге спекуляций на тему войны, нет клятв и заверений. нет даже телесности у этой любви. есть одна только любовь, глубокие внутренние монологи, выходящие на поверхность в виде нечастых разговоров героев.
очень понравилось, прочитайте. есть на Букмейте, там и читала.
"Турдейская Манон Леско" - повесть, как будто рассказанная от лица одного из персонажей вагиновской "Козлиной песни"; только вот Вагинов над своими высокодуховными героями, упивающимися Золотым и Серебряным веком в советском Ленинграде, откровенно потешается - а вот поглядите-ка на такого потерявшегося во времени поэта всерьёз. О поразительной "не-советскости" "Турдейской Манон Леско" пишут почти все критики: война, житейская неустроенность, санитарные вагоны и похабные частушки - но это всё как-то фоном, не в фокусе, и ни одной по-настоящему советской приметы времени в тексте не появляется (идеологии - ноль!). Единственное же, что имеет значение для самого повествователя - вымечтанный XVIII век, потрёпанный "Вертер" в оригинале (!) и собственная влюблённость в бойкую молоденькую медсестру, которая по типажу, пожалуй, напоминает какую-нибудь Холли Голайтли (только глупее) - ну а для нашего героя, она, конечно, становится Манон Леско. Истории их отношений эта коротенькая повесть посвящена целиком и полностью - по сюжету очень простая и вся какая-то прозрачная и ясная (и впрямь хочется сказать - "классически"; ну или "по-петербургски"). Ничего, казалось бы, оригинального - и в то же время удивительный литературный факт: что эта книга была написана, и что она дошла до нас.
Не понравилось… «Недобитый интеллигент» едет в санитарном поезде, читая «Вертера». Он находит удовольствие в том, что любуется вагонной шалавой, а потом влюбляется в нее. Описывается типичная советская дикость, усугубленная обстоятельствами военного времени.
Можно, конечно, искать и «символику»
Существуют законы жизни, очень похожие на законы искусства. То есть это, в сущности, должны быть одни и те же законы. Искусство отличается от жизни только степенью напряжения. А любовь — это такое напряжение, в котором сама жизнь становится искусством
С. 106: "Пунин настойчиво утверждал и доказывал, что Серов, при всей огромности своего таланта, был органически лишен подлинной оригинальности. в течение всей жизни он только и делал, что "подсаживался" к другим мастерами пользовался их творческими изобретениями. Сначала "подсел" к Врубелю, с которым, впрочем, не смог справиться, "подсел" к Репину и превзошел его, потом к художникам "Мира искусства" и работал в их манере лучше, чем они сами, и - проживи он подольше - наверное, "подсел" бы к кубистам.
Обосновывая свою мысль, Пунин с блеском анализировал и сопоставлял серовские и врубелевские рисунки к Лермонтову, серовские и репинские портреты, "Прогулки короля" Александра Бенуа и серовского "Петра Первого".
Сычев яростно заступался за своего любимого художника, но диалектика Пунина была неотразима. это пришлось признать и Сычеву.
Он устало махнул рукой и сказал:
- Ну тебя с твоими парадоксами, тебя не переспоришь.
Но в заключение все-таки уязвил своего оппонента, прибавив:
- Вот ты попрекаешь Серова недостатком оригинальности. А ведь эту филиппику ты, по-моему, тоже не сам придумал. М., помнится, читал что-то похожее у Всеволода Дмитриева.
С. 221: "Директор издательства снова не устоял перед Николаем Андреевичем и принял его сторону. Но когда закончилась дискуссия, Николай Андреевич наклонился ко мне и прошептал на ухо, едва сдерживая смех:
- А не рискованное ли дело затеял ты, Чичиков, - похитить губернаторскую дочку".(Встречи с Н. А. Тырсой)
...близких знаешь не зрением, а особенным внутренним чувством: увидишь и даже как будто не узнаёшь, а что-то уколет в сердце.
Я сел один у огня и до утра просидел с какой-то тоскливой грустью по своему одиночеству, по себе самому. Я вспомнил о своих удушьях; они не повторялись у меня больше. Что-то и в них показалось мне милым, уютным и навсегда утраченным.