Я столько недель провел на борту корабля, где вынужден был носить на груди медали и общаться с людьми, которые любят только играть в войну, а не сражаться по-настоящему, что здесь чувствую себя в своей стихии.
Это не первый раз, когда кто-то умер по моей вине, но нести этот груз с каждым разом все тяжелее.
У нее разорвана штанина от колена, и видно испачканную в грязи кожу. Рубашка не заправлена и тоже вся во въевшейся грязи. Волосы выбиваются из-под обрывка тесемки, и легкие завитки обрамляют ее лицо ореолом: мне сразу вспоминается, как они плавали вокруг нее, когда мы были в состоянии невесомости. На лице грязные разводы и веснушки, а на щеке синяк. Даже во сне ее губы плотно сжаты. Под глазами у нее темные круги, и она потная, уставшая и совершенно изможденная. И она никогда еще не была такой красивой.
Когда терять уже почти нечего, даже самая крохотная потеря кажется потрясением.
С такой скоростью можно даже не беспокоиться ни о животном, оставившем отпечатки лап (хотя мне интересно, что это за чудище такое), ни о ранах, ни о голоде – мы умрем от старости, не преодолев даже километра.
Я предпочитаю не надеяться на спасение, а идти к нему
Решай сама, какой предстать перед людьми
– Ты – это ты, – повторяет он. Его взгляд полон боли. – Ты – та же девушка, с которой я потерпел здесь крушение, это тебя я тащил через леса и горы, ты забиралась в разбитый корабль, полный мертвецов, чтобы спасти мне жизнь. Ты – та же девушка, которую я любил, и сейчас я тоже тебя люблю.
Никогда не протягивайте руку утопающему. Я однажды видела это в одной передаче. Протянешь-и он уцепится за тебя, заразит своим страхом и безнадежностью и утащит за собой на дно.
Но мне все равно. Я подхожу к Тарверу и беру его за руку. Отчаяние породило в нем силу, и он крепко стискивает мои пальцы. Мы оба дрожим, но наши сцепленные руки будто онемели.
Он тонет. И я утону вместе с ним.
Побеждать интереснее тех, кто сражается до конца.
– Ты прав, мы с Рейганом почти на одном уровне, – сказал Родерик. – Мы мыслим одинаково. Если я останусь капитаном, это будет сражение двух стратегов, и стоит признать, на данный момент он сильнее.
– Конечно, выставить против него меня – это верх эффективности, – сыронизировал Оливер.
– Именно так, – подтвердил Родерик. – Вносить хаос – это у тебя получается лучше всего. Чтобы победить его стратегию, у нас ее быть не должно.
— Я, конечно, понимаю, что у тебя много забот и все такое, но ты ведь должен как-то отдыхать? — сказал Оливер. — Я тебя знаю почти полгода, но ни разу не видел того, как вы веселишься.
— Я книги читаю, — ответил он.
Если хочешь победить, не думай о победе. Считать себя победителем заранее - опасно. Выигрывают не самые сильные, а самые отчаянные. Расслабишься хоть на секунду, и все...
Желание победить мотивирует так же сильно, как и страх проиграть.
– Родерик! – впервые за все время обратился он к своему соседу.
– Что? – нехотя ответил тот, лежа на кровати.
– Я не понимаю, зачем нужно создавать искру, если я могу сделать файербол?
– Потому что ты не можешь создать искру, – спокойно ответил Родерик.
Если хочешь кого-то обмануть, скажи ему правду, и она покажется ему невероятней любого вымыла.
Мы воспользуемся их самоуверенностью. Они не ожидают от нас ничего необычного.
Теперь она не боится темноты, а живет в ней, наблюдает из нее, изучает. Никто не может так ловко прятаться в тени, как это делает она...
Начиная разматывать нить прошлого, уже нельзя остановиться.
В старых публичных библиотеках особая атмосфера. Катя окунулась в тишину, в скрип натертых воском паркетных полов, глотнула книжной пыли, присутствующей в воздухе, несмотря на современные кондиционеры. Сев за стол, включила зеленую лампу на мраморной подставке. И поняла, что ей тут нравится.
Время, когда книжные полки не на помойку шли, а в комнаты, в дома. И корешки, ряды корешков характер человека открывали. Книги, а не мелодии звонков на телефоне.
Собаки, возьмите к себе человека.
И вновь к нему вернется спокойное достоинство доцента, кандидата технических наук. Человека, у которого дома есть книги. С закладками в виде открыток, фотокарточек, обрывков газетной полосы, салфеток, ножниц, ручек и карандашей.
— Теперь, вы знаете, такие времена, что уж и непонятно, по поводу чего надо бы соболезновать. Чьей-то смерти или, наоборот, чьей-то жизни…
Насыпала в кофемолку коричневые зерна, похожие на мелкие копытца овечек или козочек из Лилипутии, и долго-долго молола.