— Говорите, он шею себе свернул?
— Именно.
Отлично! Мысленно потерла ладошки.
— А бородавка на носу выскочила? Зелененькая такая?
— Нет.
— Может, он онемел?
— Нет!
— Тогда порча точно не моя, — объявила радостно.
— Почему это? — опешил следователь.
— А я всего оптом желала!
В глубине моей души больше сна, чем я могу вместить.
Отделяюсь от себя и вижу, что я - дно какого-то колодца.
Понять себя внезапно, как в этот ослепительный миг, – значит неожиданно познать какую-то внутреннюю субстанцию, магическую сущность души.
Благословенны те, кто не полагается ни на кого в этой жизни.
От всего, о чем я думал, что я только чувствовал, остается смутное, бесполезное желание плакать.
Воображаемые фигуры более выразительны и правдивы, чем реальные.
Мы являемся силами, потому что являемся жизнями.
Говорить – это иметь преувеличенное уважение к другим. Рот есть причина смерти рыбы и Оскара Уайльда.
Болят у меня голова и вселенная.
Все мысли, какими жили и живут люди, все чувства, какие люди переживали и которые угасали в них, проходят через мою память, как сумрачный итог истории, в этом моем раздумье, проходящем по берегу моря.
Я уже видел все, чего еще никогда не видел.
Появляется на востоке бледный луч золотого лунного света. След, оставляемый им на просторной реке, открывает змей в море.
Человек не должен видеть свое лицо. Это - самое страшное. Невозможность увидеть собственное лицо и уставиться в свои собственные глаза - дар Природы.
Лишь свое отражение в водах следовало бы разглядывать человеку. Даже поза, удобная для этого, символична. Видеть себя позорно. Создатель зеркала отравил человеческую душу.
Выражение страдания в замкнутом и бледном его лице не усиливало участия к нему, и было сложно определить, какой именно оттенок страдания застыл в его чертах – он был похож на след лишений, на тоску и на то горькое терпение, которое у страдающих слишком много рождается безразличием.
Литература, являясь искусством, обвенчанным с мыслью и с реализацией, но избежавшей бесчестия реальности, представляется мне той целью, к которой должны бы устремляться все усилия человечества, если бы оно было действительно человечеством, то есть совокупностью гуманных существ, а не бесполезных животных.
Я есть все это, хотя и не хотел бы быть этим, в неясной глубине моей гибельной впечатлительности.
Все в нас – случайность и лукавство, и этот рост, якобы нам присущий там, отнюдь нам не присущ; мы не становимся выше на вершине. Нас возвышает именно то, что мы попираем; и мы высоки лишь по той причине, по какой стали выше.
Между мной и жизнью - тонкое стекло. Для того, чтобы четче видеть и понимать жизнь, мне нельзя его касаться.
Обычная жизнь всегда казалась мне самым неудобным видом самоубийства.
Я прочел "Посмертные записки Пиквикского клуба", и одна из величайших трагедий моей жизни - то, что не могу вновь впервые прочесть эту книгу.
На Бога надейся, да сам не плошай. Он тем поможет, кто сам себе помогает. Слабые да никчёмные ни земле, ни роду не нужны, — сквозь стиснутые зубы шепнула Молли колдунья.
- А... Если б не смогла? - замирая, пролепетала Молли.
- Выдрала б тебя, как sidorovu козу!
- К-какую козу?...
- Козу некоего Сидора.
- Какого Сидора? Он что, с ней как то по-особенному плохо обращался?
- Неважно!
и даже эта задавака Кейт Миддлтон, которая до сих пор упрямо уверяет всех, что непременно выйдет замуж за принца, даже она прикусила бы язык
Имела смелость стрелять — имей смелость и в глаза взглянуть той, в кого целилась.