«Меловой период позволил зародиться нашему чувствительному сознанию!»
– А с чего вы взяли, что люди чувствительны и сознательны? – немедленно парировал Малкольм. – Люди предпочитают никогда не думать сами, им это непривычно. В основном представители нашего вида просто повторяют услышанное... и очень огорчаются, когда наталкиваются на противоположное мнение. Человек отличается не сознательностью, а конформизмом, что подтверждают войны на религиозной почве. Другие животные сражаются за территорию или пищу, но единственное, неповторимое животное под названием «человек» сражается еще и за свою «веру». Дело в том, что вера определяет модель поведения, которая очень важна для эволюции человека. Но когда наше поведение ведет нас прямым путем к вымиранию, бессмысленно говорить о сознании. Мы твердолобые, самодовлеющие конформисты. Любое другое определение нашего вида есть не что иное, как тщеславный самообман.
Изберите в комитет трёх человек - и, быть может, им удастся что-то сделать. Возьмите для этого десятерых - и дело пойдет куда медленее. А если в комитете будет состоять тридцать человек, то они и вовсе ничего не предпримут. При тридцати миллионнах же любое дело будет совершенно невозможным. Таково воздействие массовых, поточных производств - они не дают чему-то произойти.
С самого детства я всегда любил хорошие истории. Я верил, что они помогают нам стать лучше, исправить то, что в нас сломано и помочь нам стать теми, кем мы мечтаем стать. Ложь... в которой скрыта глубокая правда.
Он был мастер на внезапные переходы от возмущения к добродушию, от бешенства к спокойствию, от равнодушия к ярости. Мгновенные перемены настроения входили в систему приемов, которыми он сражал противников.
Кто-то назвал совесть чудовищем с зелеными глазами, другой вопил, что она когтистый зверь, скребущий сердце. А я скажу, что она единственный чуткий индикатор на любое маленькое горе, оказавшееся вне всеобщих понятий добра и зла.
Он сделал свою болезнь фактором мировой политики. Он бил карты разума куда надежней - тем, что лежал на кровати, что был слаб и что любое нежеланное известие могло его окончательно сокрушить. Нет, я не хочу сказать, что он притворялся, это была игра всерьез - на жизнь.
С самого начала его мучила двойственность. Он творил добро и зло одновременно, ибо каждое его действие, если оно шло на пользу своему народу, приносило вред всем странам, с которыми мы воевали.
Мне, впрочем, всегда казалось, что именно эта неприметность, эта привычка рядом с любым из нас стираться во второстепенность и является главной характерностью его характера. Он просто должен был быть таким, чтобы быть на своем месте.
Мы любим воображать наш мир собранием одномерных линий и однозначных поступков. Но одномерных линий нет, как нет человека с грудью, но без спины, как нет предмета без тени.
Если устроитель Вселенной реально существует, то надо посадить на скамью подсудимых и его - за то, что во всех явлениях мира он заложил двойственность.