Абсолютной безопасности не бывает. Если уж человек живет, он должен рисковать. И надо, в конце концов, доверять людям.
Мой старик говаривал, что чем больше законов, тем больше жуликов. А еще он говорил, что мудрый человек должен быть всегда готов бросить свой багаж.
большинство детей — маленькие дикари, и, только став взрослыми, они научатся вести себя. Впрочем, далеко не все из них будут при этом цивилизованными людьми.
Я медленно досчитал в уме до десяти в двоичной системе.
Жить вообще смертельно опасно: от этого умирают.
чем запутанней закон, тем проще жулику его обойти.
Они не верили, что их существование когда-либо окончится. Смерть - это скорее страшная сказка, чем действительность. Они боятся ее только в опасные моменты, затем она удаляется, исчезает в глубине их сил. Если жизнь и бывает страшна в неустанной борьбе против животных, голода, холода, страшных болезней, стихийных бедствий, то, едва только это проходит и появляется пища и кров, она снова становится свежа и прекрасна, как река.
Смерть – это скорее страшная сказка, чем действительность.
Несносные люди! Их никогда не застанешь врасплох; они тотчас спешат надеть фрак свой и подать вам визитную карточку...
слезы потекли из глаз ее… Антиох закрыл глаза своим платком, и, пока раздавались рукоплескания, он поспешно ушел из собрания
Впечатление! Не любовь ли, скажешь ты? Неужели это любовь — любовь, этот палящий яд, который течет теперь по моим жилам и в каждой из них бьется тысячью аневризмов? О нет! Это не любовь! Я не люблю, не уважаю Адельгейды — торговки своими дарованиями, дочери воплощенного демона! Я презираю ее! Но это какое-то очарование, от которого, как от взора гремучей змеи, спирается мое дыханье, кружится моя голова… Это какое-то непонятное чувство, похожее на усилие, с каким вспоминаем мы о чем-то былом, о чем-то знакомом, забытом нами… Леонид! я видал, я знал когда-то Адельгейду — да, я знал ее, знал… О, в этом никто не разуверит меня!.. Я знал ее где-то; она была тогда ангелом божиим! И следы грусти на лице ее, и этот взор, искавший кого-то в толпе, — все сказывает, что она жила где-то в стране той...
Человек и жизнь исчезли в нем: в раскаленном взоре, каким преследовал он удалившуюся Адельгейду, я видел взор больного горячкою в ту непостижимую минуту, когда тихая минута кончины укрощает телесные терзания болезни, оставляя всю силу духа, возбужденного натянутыми нервами, и неприметно сливает идею вечного покоя смерти с полнотою деятельности, обхватившею телесный и душевный мир — жизнию
Лучше дремать на берегу лужи, нежели тонуть, хотя бы и в океане
И как же вы хотите, чтобы холодным языком ума и слова пересказал я вам свои чувства? Зажгите слова мои огнем, и тогда я выжгу в душе другого чувства мои такими буквами, что он поймет их...
Бедные люди! Им и чувствовать не позволяют того, чего изъяснить они не могут!
Величайшая горесть, величайшая радость - обе безмолвны; любовь также молчит -не смеет, не должна говорить <...>. Вот три высокие состояния души человеческой, и при всех трех уму и языку дается полная отставка!
"Только страдания делают человека настоящим писателем".
"... наша повседневность - это составная часть пути, начало которому было положено задолго до нас, а конца не будет никогда".
"Цена человека зависит от того, как долго он дарил любовь своим близким и наслаждался их любовью".
До знакомства с Бетти я, как дурак, думал, что литература создается одними буржуа для других, и вдруг обнаружил среди писателей алкоголиков, арестантов, забияк, ставших гениями, властителями дум, кумирами. Люди, чья жизнь была трудной и голодной, изгои могли вызвать трепет в душах образованных читателей, потому что писали, обмакивая перо в кровь собственных страданий и времени, в которое жили.
Иди в дом и возьми книгу, - вместо ответа говорит он. - Я давно не видел, чтобы ты читал. А ведь писателям положено читать.
– Не хотите меня пригласить?
- Не танцую, мне очень жаль.
- Хоть попытайтесь, мне ужасно хочется танцевать!
- В танцах я не силен; зато умираю от желания заняться с вами любовью. Но вы вряд ли согласитесь.
У него никогда ничего не получалось так, как он это задумывал. Судьба всегда обманывала его, принуждая быть ведомым, а не ведущим.
Он знал, что однажды к нему явятся ангелы его персонального апокалипсиса. Оставалось дожидаться, глядя на небо.
Он не боялся смерти. Она была частью его истории, он почти привык к мысли о ней.